Инфанта (Анна Ягеллонка)

– Если бы, наконец, кончился этот сейм, – громко отозвался Вилекье, – мы могли бы отсюда выехать куда-нибудь немного в сторону, где бы так на глазах не были. Здесь от всех скрываться и закрываться нужно.

Один из младших вдруг спросил:

– А! Где же Нанета?

Седерин, к которому частью и был обращён вопрос, сказал очень тихо:

– Давно в замке.

– Как же она прокралась, чтобы её не видели в городе? – сказал другой юноша. – Потому что я знаю, что любопытные подглядывают.

– Как обычно, одетая по-мужски, – прибавил хозяин. – Никто бы её среди вас не отличил от них.

Ему отвечал приглушённый смех.

Ребята, выпив вино, зевая уселись на лавки.

Затем Вилекье из кармана плащика, который имел на плечах, достал карты. Все жадно бросились к нему и на них.

Седерину не оставалось уже ничего другого, только приблизить свет и издали наблюдать за игрой.

Когда так у него развлекались, напротив в кабаке также было шумно и полно, но в большой комнате развлекалась обычная чернь, а honoratiores имели отдельные комнаты, в которые Гроцик только своих избранных, желая их почтить, допускал.

В первой, как гильдия, огромной, можно было узнать, что думала и говорила улица и рынок, в другой – что в ратуше и в высших кругах мещанства думали и предпринимали. Из замка приходили сюда также бесчисленные слуги и придворные польского короля, принося, что им удалось подхватить.

Должны были, однако, навёрстывать домыслами, потому что французы всё больше обособлялись, скрывались и не допускали к себе никого. Поляками с радостью пользовались, где могли, перекладывали на них работу, не входя в более близкие отношения.

Взаимно друг другу не доверяли, а, так как французы при короле чувствовали себя более смелыми, не очень скрывали это недоверие и неприязнь.

Исключение представляла прекрасная Дося, которая, как женщина, не считалась слишком опасной, а, свой красотою привлекая легкомысленных юношей, обращалась тут свободно. Должно быть, имела высокую протекцию, потому что её слушали все.

Талвощ только до порогов королевских комнат мог её преследовать, дальше ему втискиваться было не разрешено. Он также ненавидел французов всё больше.

Несколько раз уже доходило до стычек – только осторожный литвин не хотел допустить ни одной вспышки, потому что с этой чужой чернью не хотел связываться. Поссориться со шляхтичем и скрестить шпаги было повседневным хлебом, с чужеземцем, который мог быть плебеем, никто этого не хотел.

В первом часу у Гроцика из-за позднего времени начинало редеть. Несколько более упорных маленькими кучками по углам допивали марку, тише между собой разговаривая. Зато в боковой каморке было шумней, потому что не боялись подслушивания.

Два радных пана, один член суда, двое купцов живо друг другу рассказывали, что с ними случилось в течении дня.

Интересовало и мещан дело Зборовских, а многих – интерес короля.

Город и купечество нуждались в спокойствии, беспорядки не были выгодны для торговли, бескоролевье не было хорошим.

Вздыхали, чтобы пришли лучшие времена.

– Как оно было, то было, – говорил Качер Смолику, – при покойном короле, а жизнь текла, как река, выбитым руслом, и каждый знал, как по ней плыть, а теперь человек не угадает, куда повернуться.

– И сомневаюсь, – прервал Смолик, – чтобы с этим паном когда-нибудь нам будет лучше… каждый день хуже. Французы отдельно держаться, поляки отдельно. Сколько бы раз не сталкивались друг с другом, – верная ссора и шишки. Король молодой и о правлении не думает. Только игры всё более новые и забавы изобретают, девушек ему ищут, а что имеет, и чего не имеет, фаворитам раздаривает. Бросает деньги, как шелуху.

– Я, – сказал член суда, – не верю в то, чтобы он нами правил, пока не женится на принцессе.

– В замке говорят, что у него не это в голове, – отпарировал Качер. – Он распутник, а эта немолодая и некрасивая.

На так начатый разговор вошёл, медленно шагая, Талвощ, который иногда приходил сюда для получения информации. Двое старших знали его и, вежливо здороваясь, сразу приблизились, потому что их жгло любопытство, не принёс ли какой новости.

– А что же, милостивый пане, – сказал Качер, – будет когда-нибудь конец этого дела Зборовских?

Талвощ огляделся по кругу.

– Сдаётся, – отвечал он, – что оно в любую минуту решится.

– На чью сторону? – вставил Смолик. – Это интересно.

Талвощ пожал плечами и грустно улыбнулся.

– Легко это отгадать, – сказал он, – король захочет, чтобы и волк был сыт и коза цела… а не удовлетворит ни одних, ни других. Головы Зборовскому не снимут.

Паны мещане посмотрели друг на друга.

– Правда, – отозвался один, – что французы Зборовскому многим обязаны.

Талвощ молчал и, попросив пива, сел за стол. Все обернулись к нему.

– Завтра, – сказал он, в этот раз неспрошенный, – по всей видимости, должны огласить декрет.

Слушали в молчании.

– Королю он друзей не приобретёт, – продолжал далее литвин.