Инфанта (Анна Ягеллонка)

Когда Генрих начал стараться о польской короне, Седерин, неизвестно сперва через кого, был использован для информирования о многих вещах в Париже, потом для улучшения отношений с Францией, передачи писем и денег. В конце концов так сложилось, что французы, прибывшие в Краков, почти основали себе у него гостиницу.

Был их слугой.

Он должен был на этом неплохо выйти, потому что усердно и сердечно принимал каждое их дело.

Теперь практически весь дом, Старая Мельница, стояла открытой для французов. Тут они собирались, советовались, устраивали свидания и забавы, которые в замке обращали бы слишком взгляды.

Внизу некий Беральди открыл в это время винную лавку «Под золотой лозой», в которую преимущественно зачастили придворные Генриха и иностранцы. Хозяин был родом откуда-то из южной Франции, тучный, закопчённый, чёрный и горячий, подвижный человек, крикун и нахал. Он готовил для своих соотечественников еду, к которой они привыкли, поил их винами, какие они любили, и обеспечивал их всем, чего бы кто-нибудь из них не потребовал.

Когда мещанин или шляхтич случайно заблуждал под эту золотую лозу на рюмку вина, скоро убеждался, что это было место не для него; принимали его тут холодно, угощали, словно хотели избавиться. Французы, кроме доступной комнаты для всех, оставшиеся имели только для себя, в которых закрывались.

Старая Мельница, на самом деле, была одной из самых старых кирпичных камениц и, несмотря на обновления, видно этого по ней не было. Она имела огромные толстые стены, узкие окна, сводчатые комнаты, низкие, а, так как не сразу её строили, лепили и переделывали, проходов, коридоров, лестниц, ниш, каморок было в ней без меры. Чужой человек в белый день тут бы не справился в этом лабиринте. За исключением части с рынка, два больших двора были вокруг обставлены строениями разных размеров.

Над первым возносился второй этаж, а над ним в части каменицы и третий. От старого здания во дворе стояла круглая башня, которая возвышалась над крышами всех домов.

На втором этаже сам Северин занимал достаточно комнат для себя, службы и под склады, но и пустых было много на всякий случай, которые теперь чаще всего населяли французы, и даже француженки, потому что и их что-то привело в Краков.

Прибывал ли кто из Парижа, или уезжал туда назад, без Седерина не обходился и с ним должен был контактировать. О каждом он знал, доставлял коней, экипажи, проводников, письма. У него собирались те, кто не мог поместиться в замке, у него брали то, что оттуда занимать не хотели.

Начиная от Пибрака, от французского посла, сеньора де Бельевр, даже до самого маленького королевского слуги и челяди, не было такого, кто бы его не знал и кого бы он не мог назвать. Все шли к нему, как домой.

Карл Седерин был человек немолодой, поседевший в трудах, но румяный и крепкий. Его круглое лицо, пухлое, маленькие глаза не говорили ничего; он казался заурядным человеком, а речь также не выдавала в нём никаких особенных даров, иногда даже заикался и, однако, был это самый практичный из людей, с быстрыми глазами, ловкий, угадывающий и чудесно умеющий молчать.

Речь есть неопровержимо очень великий дар, но разумное молчание, ещё более редкое, есть настоящее сокровище. Человек, который умеет молчать и не перестаёт думать, иногда может больше, чем самый мощный оратор.

Доказательством этого был Седерин, который переговорить себя давал каждому, но что сделал молча, то больше стоило, чем самая красивая речь.

Непосредственно в Старой Мельнице, в которой было ведомо, что собирались французы, а иногда, хоть закрывали ставни и завешивали окна, по целым ночам там светилось и слышался шум, находилась одна из самых известных тогдашних пивоварен и шинок пива у Гроцика.

Тут уж, точно никто из французов никогда лекарства не находил, но зато мещан, более богатых ремесленников, даже шляхты из околицы всегда бывало полно.

У Гроцика, кто хотел доведаться, что делалось в городе, откуда дует ветер, какие ходили новости, кого вешали, секли, а кому фимиам жгли очень быстро находил информацию.

Приходили сюда и немцы, но гостиница была польская и они тут пытались, как могли, говорить польским языком. Пиво было отличное, март наилучший, а перекусить также находилось чем; услуги же выполнял сам Гроцик.

Французы из Старой Мельницы могли удобно смотреть на польскую пивнушку, а от Гроцика на каменицу Седерина также мог поглядывать, кто хотел.

Иногда поначалу сюда притаскивался какой-нибудь француз, взявшись под руку с поляком, пробовали пиво, при нём завязывалось братство, но с убийства Ваповского и начала поста, как ножом отрезало. Ни один француз уже на улице с поляком не показывался и королевский двор стал как бы исключением, обособленным. Начали искоса смотреть друг на друга, взаимно делать гримасы и с каждым днём это становилось более заметным.