Инфанта (Анна Ягеллонка)

Каштелян Войницкий, чувствуя, что и на него падёт вина этого боя, которого не начинал, но должен был защищаться от нападения и меч достать там, где обнажать его было не разрешено, обязательно хотел Ваповского с разбитой головой представить королю. Он также сам требовал это.

Потянулись все, ведя с собой каштеляна, шкура леопарда которого была вся скользкой, к замковым дверям.

Они все были закрыты. Должны были бить и колотить, а этот шум укрепил французов в убеждении, что хотели на них напасть.

Таким образом, ушло много времени и Ваповский значительно ослаб, прежде чем наконец французы осмелились отворить нудному парламентёру, Тенчинскому.

Ввели раненого в залы, а тут снова король, бледный и смешанный, окружённый всем своим двором, показался нескоро, не в состоянии произнести ни слова.

Тенчинский подбежал к нему, требуя правосудия, наказания, мести скандалисту, который ничего не уважал, даже королевского величия.

Сам Ваповский мог ещё говорить, жалуясь, что Самуэль, как убийца, поразил безоружного.

Генрих тихим голосом пообещал правосудие, бросая мутный взгляд по кругу. Пибрак побежал к Мирону, королевскому лекарю, чтоб рану тем временем осмотрел и перевязал.

Все вместе с французом начали рассказывать, как и что произошло. Только теперь они немного остыли от испуга.

Мирон, посадив каштеляна на лавку, чуть обмыл рану и перевязал голову, не сказал ничего – только что лучшая перевязка требовалась дома.

На вопрос короля он шепнул:

– Череп печально треснул… мозг открыт… жизнь сохранить будет трудно.

Из замка уже на носилках к несчастной жене должны были нести каштеляна, который пал жертвой своей приязни к Тенчинским и ненависти Зборовского.

Едва это случилось в замке, а из ворот потом вынесли Ваповского и по городу разошлась ведомость об этой битве, всё закипело и заволновалось невыразимым образом.

Вина Самуэля Зборовского была такой явной и великой, что его даже приятели не могли защитить, старались только уменьшить её тем, что Хорват его оскорбил. Но те, что были свидетелями столкновения, безумия Самуэля ничем на свете оправдать не позволяли.

Впрочем, знали весь этот род, несдержанный в страстях и не могущий никогда выдержать в мире. Этого рода Самуэль был самым старшим из детей, и сами братья боялись, так в гневе терял разум.

Когда его ещё мечущегося и рвущегося отвели в каменицу, в которой вчера праздновали свадьбу, все напали на него с упрёками, что он себе и семье несчастье притягивал и должен будет отдать жизнь.

Но что для такого горячего человека означало в тот час страстного порыва потерять жизнь и других привести к смерти. Рвал бы, кусал и рубил, не глядя ни на кого, и сам дал бы изрубить себя на кусочки, лишь бы пылкость удовлетворить.

Кровь, которая его запятнала, казалось, ещё ненасыщённое желание мести увеличивает. Он весь дрожал и дико смеялся.

Старшие из Зборовских хотели тут же бежать к королю, но не было ни малейшей надежды, чтобы их туда впустили.

Дивным оборотом в этом случае было, что в городе его вину складывали уже на короля. Во всём были виноваты французы. Как? Этого никто не умел объяснить; но, как в замке в ту ночь жаловались на поляков и большая часть испугавшихся французов признавала пребывание тут невозможным, так в городе короля обзывали бездарным, женоподобным, слабаком.

Взаимная неприязнь родилась так, почти без повода, потому что в начале уже была приготовлена великой разницей обычаев и характеров.

Не в таком, несомненно, короле нуждалась в эти минуты Польша.

По улицам, по пивнушкам и кабакам пробегали из замка и окрестностей люди, якобы лучше осведомлённые, рассказывая бессмыслицы, объясняя этот инцидент тем, что король Зборовским потакал и всё позволял, потому что те ему в борьбе за корону помогали.

Если бы кто-нибудь иной запятнал кровью королевский замок, обезглавили бы его под Дороткой, а ему ничего не будет.

Неприязнь к Зборовским, предубеждение к ним были повсеместные.

Ежели с таких вещей начинали правление и должны были уйти безнаказанно, чего же было ожидать в будущем.

Между послами и сенаторами тоже было огромное беспокойство… и ночь прошла на бурных совещаниях.

Зборовские и их приятели легко могли убедиться, что против них было большинство. Требовали наказание смертью для нарушителя мира под боком короля.

Принцесса Анна молилась и плакала.

Какое-то предчувствие указывало ей, что будущее, так грозно объявляющее о себе, счастливым быть не могло.

Судьба Генриха тянула за собой её несчастливую долю.

Когда первый переполох пробежал по замку, а из женщин, будущих при принцессе, ни одна не осмелилась выглянуть за дверь для получения информации, одна Заглобянка не колебалась пойти прямо к придворным короля, но застала их в такой тревоге, таких рассеянных и испуганных, что едва им добавила отваги.

Кричали одно, что против них и короля, должно быть, составлен заговор, и они отчаянно бегали, стягивая оружие, которым бы даже воспользоваться в эти минуты не сумели.