Инфанта (Анна Ягеллонка)

Заглобянке даже где-то внизу удалось найти Талвоща, от него она обо всём узнала и первая принесла принцессе грустную правду. Казалось, однако, что бедный Ваповский, который ещё перед королём мог говорить сознательно, был только тяжело ранен, а его жизни не угрожала никакая опасность.

Оплакивали и человека повсеместно уважаемого, и судьбы семьи Зборовских, которая за Самуэля должна была пострадать. Анна, по правде говоря, не любила их особенно, но, будучи им обязанной в выборе Генриха, что старались постоянно напоминать, поражение Зборовских склонна была считать поражением короля, в лагере которого они числились.

Днём Дося выслала своего подчинённого к пани Ваповской, чтобы узнать о здоровье каштеляна. Талвощ, который едва мог туда проникнуть, грустно объявил, что раненый был на самом деле жив, но лекари, которые осматривали голову и потрескавшиеся от чекана кости, отчаивались в его спасении.

Этим днём вся жизнь была как бы заторможена возмущением умов, которое пробудил вчерашний случай. Собирались группками, советовались… Сенаторы шли в замок, послы собирались, где могли, на совещания. Неспокойные Зборовские посылали за своими.

Наткнулись сперва на Пибрака.

Они были с ним лучше всех и ближе, имели и иных приятелей у бока короля. Генрих молчал, с другой стороны Тенчинский и за ним огромное большинство призывало к примерной каре и справедливости.

Король показал себя неуверенным, колеблющимся и прибитым аж до полного онемения. Давал говорить одним и другим, осуждающим и защитникам, поддакивал одним и другим. Ни он, ни умный и находчивый Пибрк не знали, к которой стороне склониться.

Уже было явно, однако, с первого дня, что преступление совсем безнаказанно пройти не может.

Много зависело от того, выживет ли Ваповский или умрёт.

О том никто пророчить не мог, начиная от Мирона и кончая самыми учёными лекарями Кракова.

Одни надеялись его спасти, другие видели невозможным сохранить ему жизнь. Ваповский потерял сознание. Силы исчерпывались.

У ложа стояла на коленях, молясь, заплаканная жена с двумя детьми; по всем костёлам совершались торжественные богослужения.

На улице стояла толпа, смотря на занавешенные окна, подслушивая под стенами, хватая выходящих, которые молча отделывались от вопросов.

В замке также та неуверенность, будет ли жить Ваповский, держала дело в неопределённости. На шестой день, в конце концов, надежда была утрачена, началось медленное умирание.

С мужеством, которое только такая глубокая вера, какую имела Ваповская, может дать, она произносила молитвы за умирающих у ложа мужа, веки которого уже почти не поднимались. Он давно потерял сознание; слова, которые вырывались с его уст, были либо обрывками молитв, либо каким-то бредом и снами о небесах.

Он всех простил, но храбрая женщина, которая стояла при нём на коленях, говорила в душе, что будет искать мести за невинно пролитую кровь… Убийца пусть отдаст голову!

На седьмой день открыли окно. Ваповский лежал на катафалке, окружённый свечами, с обнажённой раненой головой, на жёлтой коже которой застыла чёрная кровь. Ваповкая в чёрном в ногах с детьми плакала на полу.

Когда во всех костёлах ударили в траурные колокола, в Кракове знали, кто окончил жизнь, а уличная толпа под домом Зборовских восклицала:

– На смерть Сумуэля звонят!

Зборовский стоял у окна и бормотал:

– Не дождётесь!

– Смерть ему, который короля на трон посадил.

* * *

На другой день из усадьбы Ваповских потянулась траурная процессия. В чёрной одежде, в кирах сотни людей, паны и служба, чёрные кареты, кони в попонах, монахи с факелами, впереди – священники, поющие псалмы. За гробом, в чёрном платье и вуали, со старшим сыночком при себе, бледная Ваповская, с сухими глазами, привидение, требующее крови за кровь.

При ней Мациёвские, Ваповские Тенчинские, родные, приятели, родственники, все враги Зборовских.

Процессия не идёт ни в костёл, ни на кладбище – в замок, в Вавель, к королю, требовать справедливости рядом с останками убитого.

У кого взялась эта дерзкая и пугающая мысль? Кто её подал? Никто. Ваповская встала у гроба и смелым голосом указала:

– В замок, к королю с его прахом, мы не уедем, пока нам правосудие не будет отмерено.

Приказ объял всех дрожью, но огонь заполыхал потом в сердцах друзей.

– В замок с останками! В замок!

Глаза блестели от слёз и от огня… поглядывали друг на друга.

Кортеж при медленном пении псалмов тянулся нога за ногой, чтобы народ видел убитого, чтобы труп пробудил месть, а вдова жалость.

И сбежались толпы, и шли, как кто стал, за шествием аж до замковых ворот, а кто мог протиснуться, на двор.

Король как молнией был поражён, видя эту длинную шеренгу людей в чёрном, торжественно тянущуюся под галерею, с этой вдовой и сиротой.

Генрих побледнел, испуганные французы смешались,

Тенчинский вёл вдову к королю, служба взяла гроб на плечи, желая его внести в залу, когда сделался ропот и король поспешил выйти, ещё весь дрожащий, с непокрытой головой, грустный и в душе гневный.