Инфернальная мистификация

Выбор тканей в его лавке действительно был отменный. Здесь было все, начиная от ситца и фриза, кончая лионским муаром, флером, муслином, грезетом и бархатом всевозможных оттенков. Здесь же продавались обивочные ткани для стен – английский штоф и китайские расписные шелка.

Я потрогал рукой бархатистый зеленоватый штоф оттенка персидской больной бирюзы.

– Гардины приглядываете? – осведомился сиделец. – У вас отменный вкус, – похвалил он меня. – Лучшего штофа вы нигде и не найдете!

– И то верно, – откликнулся я. – У вас, наверное, и постоянные покупатели уже имеются?

– Имеются, – согласился лавочник. – С выбором-то вам помочь или как? – вопросительно уставился он на Кинрю.

Японец молчаливо пожал плечами. Он все еще не догадывался о цели моего посещения этого заведения. Тогда лавочник удивленно перевел свой взгляд на меня. А я к этому времени примеривался уже к обивочному шелку с китайским орнаментом. Эта ткань как две капли воды походила на ту, что я видел на стенах в будуаре Элен.

– И из соседних домов приходят, наверное? – предположил я, поглаживая ладонью струящийся под пальцами шелк.

– Да, – закивал головой сиделец. – Одна горничная так и вовсе зачастила за шелком, к которому вы примеряетесь, – ответил он. – Не знаю только, к чему ей столько материи?

– Может, непрочный? Рвется часто? – стараясь не показывать своего интереса, предположил я.

– Да вы что?! – возмутился лавочник. – У нас товар самого отменного качества.

– А горничная как объясняла свои частые приходы к вам? – поинтересовался я.

– Да, говорит, барышня у нее с причудами, – пожал плечами лавочник. – Любит, мол, она на стенах всякие аппликации делать!

– А-а, – вспомнил я. – Кажется, я эту барышню знаю! Уж не Луша ли у нее горничная?

– Кажется, да, – пожал плечами сиделец. – Она еще говорила, что барышня у нее – графиня! То ли Калинина, то ли Оленина?

Я попросил лавочника отрезать мне добротного штофа для гардин в кабинете, аккуратно его упаковать в оберточную бумагу, и отправился вместе с Кинрю ловить извозчика.

– Так вы думаете это Лукерья специально делала все эти надписи? – удивился японец, когда нам все-таки удалось остановить приличный экипаж. – Но зачем это графской горничной?

– Ну, неспроста же ее убили, – проговорил я. – Да еще таким, как бы это сказать, весьма экзотическим способом. Наверняка Лучше или приплачивали, или она была в любовной связи с убийцей!

– Или и то, и другое вместе, – нахмурился мой Золотой дракон, судя по всему, припомнив историю с англичанкой мисс Браун, которая помогла польскому масону Гродецкому инсценировать в усадьбе Титова приношение в жертву ведийским богам ее титулованного хозяина!

Наконец, мы оказались в районе Бердова моста через реку Пряжку, на Мясной улице. Здесь-то и располагалось неприметное жилище ростовщика Пахома Эрастовича Карповича.

– А что вы собираетесь выяснить у него? – поинтересовался Кинрю, когда мы приблизились к деревянным свежевыкрашенным воротам четырехэтажного домика, в котором Карпович снимал пять комнат на втором этаже. – Вы полагаете, что он вам охарактеризует Раневского?

– Ну, – протянул я задумчиво, – по крайней мере, я уточню кое-что о его карточном долге!

Я несколько раз постучал в ворота. Дверь нам открыла немолодая женщина-служанка в длинном темно-коричневом капоте и стареньком, видавшем виды платке.

– Мы к Пахому Эрастовичу пришли, – сообщил я ей.

Старуха кивнула и отправилась доложить, а уже через пару минут она проводила нас по старой расшатанной лестнице на второй этаж, где меня должен был дожидаться Карпович. Передняя в домике, аккуратном на вид, оказалась неприбранной, дурно пахнущей, и можно было даже сказать, безобразной. Здесь любого человека мог свести с ума запах лампадного масла и кухонных объедков.

– Ну и место, – недовольно поморщился Кинрю, зажимая пальцами ноздри своего восточного носа.

– Придется потерпеть, – отозвался я, заглядывая в полуоткрытую дверь, ведущую в комнаты.

Карпович встретил нас в старомодном кафтане и охотничьих сапогах. С каждой нашей встречей он как будто опускался все больше, хотя на самом деле состояние его день ото дня только множилось.

– Яков Андреевич! Какими судьбами? – деланно обрадовался он. – Давненько вы что-то в наших краях не бывали!

– Да, вот миловала судьба, – улыбнулся я добродушно.

– Присаживайтесь! Присаживайтесь! – заботливо хлопотал хозяин маленькой комнаты, вся обстановка которой заключалась в крохотном кожаном диванчике, столике на низких ножках с пузатым графином, стоящим на нем, да фаянсовой конфетницей, претендовавшей на «роскошь», заполненной копеечными сухарями.

Кинрю остался глух к гостеприимным словам ростовщика. Он молча уставился в окно, демонстрируя тем самым полное отсутствие такта и пренебрежение к светским приличиям. Однако унылый пейзаж за окном только еще больше испортил ему настроение.

Карпович обижено нахохлился, но потом сделал вид, что ему все равно, чем там занимается японец.

«Азиат он и есть азиат!» – было написано на лице ростовщика.