Инфернальный феминизм

Непостоянство Бары — или, быть может, следование переменчивым капризам рекламного отдела Fox — в том, что касалось взглядов на феминизм, не мешало многим ее зрительницам восхищаться тем, как она причиняет вред мужчинам и мстит им за унижение женского достоинства. Некая Фелишиа Блейк, заядлая поклонница Бары, даже сочинила феминистский «ответ» «Вампиру» Киплинга — женоненавистническому стихотворению, которое легло в основу фильма «Жил-был дурак»[1881]. В конечном счете интереснее даже не взгляды самой Бары, а то, что в рекламных материалах ее старались представить феминисткой, и благодаря этому роли дьяволических роковых женщин наверняка приобретали антипатриархальный смысл. Принимая во внимание мотивы, вплетенные в ее экранный образ, — многие из которых (общая болезненность, змея как повторяющийся атрибут и так далее) соотносятся с известными метафорами декадентского сатанизма, — а также некоторые прямые и косвенные аллюзии на Сатану, можно в широком смысле назвать это разновидностью инфернального феминизма. Однако очевидно, что речь идет о «феминистском» образе, который сегодня многие женщины, вслед за Евой Голден, сочтут весьма сомнительным (причем наверняка ее воспринимали так и некоторые современницы Бары). В романе Ф. Скотта Фицджеральда «Прекрасные и проклятые» (1922) приводится любопытный пример того, как некоторые зрительницы видели в Баре идеал могущественной женщины (хотя, конечно, неверно было бы расценивать это как свидетельство того, что именно так многие женщины думали и в жизни). Фицджеральд описывает одну героиню, стремившуюся походить на Теду Бару и при любой возможности с удовольствием игравшую роль роковой женщины[1882]. Легко представить, что именно таким источником вдохновения Бара наверняка была и для реальных, не вымышленных, поклонниц. И все-таки сложно рассуждать о рецепции образа актрисы среди почитательниц ее творчества, так как документальные источники, где бы об этом рассказывалось, раздобыть очень трудно. Наверное, имеет смысл считать, что публичный имидж Теды Бары выполнял ту же двойственную функцию, что и маска Сары Бернар: он одновременно подрывал и поддерживал патриархальные дискурсы. Во всяком случае, такое предположение выглядит достаточно здравым, хоть мы и не знаем точно, в какую из двух сторон сильнее склонялись чаши весов.

Досадуя на однотипное амплуа, Бара довольно рано начала требовать себе роли более симпатичных персонажей, и кинокомпания пошла ей навстречу. Но не тут-то было: публика желала видеть ее коварной губительницей мужчин, а вовсе не румяной положительной героиней. Наконец, Бара примирилась с таким положением дел и в 1917 году заявила: «Все оставшееся время моей экранной карьеры я буду и дальше играть вампиров — до тех пор, пока люди продолжают грешить. Я считаю, что человечеству необходим нравственный урок, причем в больших и многократных дозах»[1883]. А в другой раз она сказала: «Каждая мать и каждый священник должны быть благодарны мне, потому что все фильмы, в которых я появляюсь, имеют четкую мораль. Я спасаю сотни девушек от общественного падения и дурных поступков»[1884]. Зато в интервью для The American Magazine (в сентябре 1920 года) она сказала нечто почти совершенно противоположное: что считает себя «олицетворением той тайной мечты, которая живет или жила во всех нас», а именно — «любить и быть любимой, невзирая на цену», а еще — «желания быть прекрасной злодейкой»[1885]. Истина, скорее всего, лежала где-то посередине, как это обстояло и с большинством уже рассмотренных нами неоднозначных примеров из литературы XIX века, когда речь шла о выражении симпатии к дьяволу. Итак, кинофильмы с участием Бары одновременно служили нравоучительными историями, стоявшими на страже консервативной морали, и заигрывали с опасными и соблазнительными фантазиями о чувственной порочности и феминистском возмездии мужчинам. Если же оставить в стороне более пристрастные (аморальные и феминистские, а также реакционные) высказывания актрисы о своей экранной работе, то позднее, в 1919 году, Бара говорила: «Слово „вампир“ превратилось в зловоние, вечно стоящее в моих кинематографических ноздрях»[1886]. А когда ее карьера в кино уже приближалась к концу, актриса сказала репортеру о сыгранных ею ролях роковых женщин: «Это амплуа было для меня настолько чуждым, что я возненавидела всех и все, связанное с ним. Я начала бояться, что уже никого не полюблю… Быть вампиром очень тяжело»[1887].