Инфернальный феминизм

Подобно своим предшественницам Бернар и Казати, Бара завела себе диковинное жилище (номер в нью-йоркской гостинице), которое рекламщики из Fox заполнили соответствующим реквизитом: коврами из тигровых шкур, хрустальными шарами, «оккультными» статуэтками и черепами. Но это помещение служило лишь местом встреч с журналистами. Настоящая квартира актрисы не имела с этой чертовщиной ничего общего: там царил очень современный и скромный стиль[1888]. К тому же, в отличие от большинства своих коллег по цеху, Бара вела тихую и скромную жизнь и никогда не была замечена в скандалах. Опять-таки в отличие от большинства восходящих кинозвезд, она два года проучилась в колледже и вообще была человеком начитанным[1889]. Публике об этом почти не рассказывали. В 1917 году, когда актриса переехала в Лос-Анджелес, Fox снова обставил ее большой ложнотюдоровский дом примерно в таком же китчевом стиле, что и гостиничный номер в Нью-Йорке: там в клетке на полке жила змея, и когда приходили репортеры, актриса нарочито поглаживала эту змею[1890]. То, что весь этот эпатаж был просто частью расширенной рекламной кампании, в корне отличает Бару от Бернар и от Казати — ведь за их тягой ко всему мрачно-инфернальному стояли личный вкус и сильное желание откреститься от общепринятых ценностей[1891]. Бара же просто выполняла свою работу — и на экране, и вне.

И все же, по-видимому, кинозрители порой с трудом проводили различия между экранным образом и личностью самой актрисы (хотя некоторые из примеров подобной путаницы, выдававшиеся за правду, возможно, тоже были частью рекламной игры Fox), и ей часто приходилось делать для прессы заявления вроде следующего: «Мир должен понять: я вовсе не ужасное создание, крадущееся по земле. Я просто играю роли, которые развлекают публику»[1892]. Однако, по словам Евы Голден, к концу 1915 года уже все («даже самые непонятливые из ее почитателей») уяснили, что вся атмосфера загадочности, окутывающая актрису, — чушь и вздор. По мнению Голден, не только газетчики, но и зрители «находили, что все это — просто большой и безобидный розыгрыш, против которого никто не возражает»[1893]. Однако известны некоторые факты, опровергающие такое мнение: в 1918‐м Бару вызвали в суд для дачи свидетельских показаний по делу об убийстве, потому что сочли ее большим экспертом по вампиршам (впрочем, потом судья отказался от этой затеи)[1894]. Утверждение Голден о том, что публика, интересовавшаяся Барой, довольно рано научилась отличать факты от причудливого вымысла, не подтверждается никакими эмпирическими свидетельствами, и потому доказать его весьма трудно. Поэтому скорее представляется, что сама Голден находила такие представления наиболее разумными и потому считала, что, скорее всего, их разделяло большинство современников актрисы. Но далеко не очевидно, что киноманы, в ту пору еще не привыкшие к уловкам рекламщиков (ведь Бара была первой кинозвездой, над чьим образом вот так корпела целая команда), отличались той догадливостью, которую приписывает им Голден. А если еще вспомнить о том, что самым нелепым россказням о Бернар запросто верили представители примерно того же поколения, то, пожалуй, нет ничего удивительного в том, что многие с тем же легковерием — или просто гоня от себя скучный скепсис — воспринимали и мифы, окружавшие личность Бары.

Актерская карьера Бары длилась с 1914 по 1919 год, таким образом, охватывая тот же период, в течение которого бушевала Первая мировая война. После окончания войны от символизма и декадентства как от литературно-художественных движений почти ничего не осталось. Фильмы с участием Бары в определенном смысле представляют переходный этап — от сверхъестественных роковых женщин, которые были в большой моде на рубеже веков, к сугубо земным злодейкам, вышедшим на передний план с появлением жанра нуар в начале 1930‐х годов[1895]. Феномен Бары можно в каком-то смысле рассматривать как часть происходившей в ту эпоху метаморфозы понятия об опасных женщинах: из бунтовщиц против церковной морали они постепенно превращались в бунтовщиц против светских условностей. Во время Первой мировой войны христианство все еще сохраняло достаточно сильные позиции, и потому дьявольщина по-прежнему занимала видное место в языке бунта против господствующих нравственных установок и правил. В биографическом мифе, выстроенном вокруг Бары, важное место отводилось оккультной атрибутике, в качестве подходящего реквизита использовались змеи, названия фильмов подталкивали к сатанинским ассоциациям, а в одном фильме актриса даже в самом буквальном смысле предстала в образе самого дьявола. Вместе с тем в созданном для нее образе есть и много черт, роднящих его с образом модной впоследствии приземленной роковой женщины из фильмов нуар.