Инфернальный феминизм

На протяжении XIX века более широким контекстом для инфернального феминизма — а значит, и еще одним интертекстом (в понимании Кристевой) — стало использование сатанизма в качестве языка политического сопротивления. Это началось еще с романтиков, но в итоге сатанизм сделался частью чисто политических, нелитературных средств выражения. Здесь первопроходцем стал Прудон — по нескольким его сочинениям (опубликованным в 1846, 1851 и 1858 годах) рассыпаны пролюциферианские высказывания. Его примеру последовал Бакунин в работе «Бог и государство» (1871, опубликована в 1882), а в их фарватере мы видим, среди прочих, многочисленных шведских социалистов (в целом множестве публикаций, появившихся в 1886–1907 годах) и Генри Тиченора с его книгой «Заклинания и соблазны Сатаны» (1917). Даже тем, кто не принадлежал к социалистам, присутствие такого демонически-политического контрдискурса, должно быть, подсказывало мысль о том, что Сатану вполне можно использовать как символ бунта и культурной критики. В литературных текстах вроде стихотворения нобелевского лауреата (1906) Джозуэ Кардуччи «Гимн Сатане» (1863, опубликовано в 1865) были свойственны те же прогрессивные, антиклерикальные и агрессивно-пронаучные настроения, какие проповедовали социалисты. Радикальный сатанинский индивидуализм романтиков — черта, отчетливо проступавшая уже у многих инфернальных феминистов, — продолжал жить в стихах вроде «Божественная четыресторонность» (1881–1882) Уитмена и в сочинениях 1890‐х годов Пшибышевского. Итак, политический и литературный сатанизм (а эти течения часто пересекались и сливались) оставался живой традицией на протяжении собственно XIX века и изредка давал о себе знать вплоть до Второй мировой войны. Инфернальный феминизм всегда следует трактовать как часть этой более обширной литературно-политической традиции.

Даже в тех случаях, когда автору было неизвестно о существовании более ранних образцов инфернального феминизма, он просто не мог не знать о традиции романтического сатанизма: в ту эпоху с ним были знакомы все образованные люди (хотя тот конкретный текст, где романтический сатанизм переплетен с феминизмом, — «Возмущение Ислама» — был в действительности гораздо менее популярен, чем, например, «Освобожденный Прометей»). Хорошо известно было, скорее всего, и то, что образ Сатаны вовсю использовали левые политики. Материал в целом демонстрирует циклическое взаимодействие между литературой (поэзией, художественной прозой), политикой (социализмом, феминизмом) и эзотерикой (в особенности теософией). С самого начала романтический сатанизм был средством выражения революционных, антиклерикальных и антироялистских политических настроений. Позднее этот мотив подхватывали политические мыслители вроде Бакунина и шведских социалистов (некоторые из них зачитывались Байроном и Шелли) — в большинстве случаев прямо от романтиков. Пересказ Бакуниным эдемского мифа получился вполне буквальным, он почти напоминает басню в миниатюре, а литературные выражения сатанизма на протяжении всего XIX века и позже были, как правило, сильно пронизаны политическими идеями. Иными словами, каждое из двух течений имело в себе элементы второго. Эзотерический портрет Сатаны, созданный Блаватской, следует рассматривать, в свой черед, в свете этих ее предшественников, а политические (феминистские) полусатанистские перетолкования Библии, выполненные Стэнтон и ее коллегами, были, скорее всего, навеяны теософскими рассуждениями. Маклейн высказывала симпатию к теософии, и другие авторы из числа рассмотренных нами тоже были напрямую или косвенно знакомы с люциферианским мистицизмом Блаватской. Таким образом, эта тема нередко выходит из русла собственно литературы (а заодно и изобразительного и сценического искусств), периодически перетекая в эзотерику и политику, а зачастую находит выражение во всех трех областях и обнаруживает отчетливую печать разнонаправленных влияний.

Исследуя эти тексты, обнаруживаешь, что сатанинский элемент содержится в них в весьма разной степени. Где-то лишь выражается сестринское сочувствие Еве, где-то — симпатия к ведьмам и так далее, вплоть до заключения откровенного символического союза с Сатаной для борьбы с Богом-Отцом. Ближе к радикальному концу этой шкалы мы встречаем, например, Вивьен и Уорнер. На противоположном же конце находятся участницы проекта «Женская Библия», у которых явное прославление Сатаны (напрямую поименованного) отсутствует. Они восхваляли змея и Еву, но не решались напрямую отождествить змея с дьяволом. Однако уклончивый отказ от такого отождествления по-своему подтверждает его — поскольку именно такое толкование преобладало на протяжении почти всей западной истории христианского периода.