Инфернальный феминизм

Люциферианские лесбиянки в стихах Бодлера и Суинберна, как и в романе Мендеса, тоже наделены этой двойственностью. В сочинениях Вивьен тоже присутствуют подобные двусмысленные изображения, однако она явно находила такие образы вдохновляющими и потому сознательно развивала их, причем в феминистском ключе. И именно в этом ключе следует понимать творчество Уорнер, Каллас и других писательниц. Кроме того, они, скорее всего, знали о демонизации феминисток, которая в ту пору происходила преимущественно с использованием образов ведьм и дьявола, и, вероятно, именно это определило их выбор — решение изобразить связь между феминизмом и Сатаной — но только в бунтарском, контрдискурсивном духе. Следовательно, проявления инфернального феминизма можно расценивать как саркастическую пародию на буквальное и фигуральное сближение демонического начала и борьбы за женские права.

Для многих из женщин, о которых шла речь в настоящем исследовании, характерна многоголосица, проступающая в заимствованиях вышеперечисленных мотивов, и в их усилиях можно увидеть подтверждения той идеи, что в феминизме и в независимых женщинах (в менее политическом смысле) в самом деле есть нечто подозрительное и инфернальное. Например, мрачноватые ролевые игры, в которые играли Бернар, Казати и Бара, можно истолковать двояко, но, безусловно, о них следует сделать один довольно достоверный вывод: их имидж служил бунтарским выражением антипатриархальных настроений, направленных против христианства как главного виновника угнетения женщин. Аналогичный смысл имела и мода на ювелирные украшения, которые идеализировали и восхваляли поступок Евы, вкусившей запретный плод и завязавшей дружеские отношения со змеем. В то же время здесь не приходится говорить об открытой феминистской позиции, и изделия и карнавальные образы подобного рода, можно сказать, остаются в серой зоне между демонизированным и инфернальным феминизмом. Временами можно усмотреть потенциальную привлекательность и в тех демонических изображениях, которые появлялись в антифеминистских публикациях. Хороший тому пример — карикатура на Викторию Вудхалл в обличье «Госпожи Сатаны», где показанная на дальнем плане измученная добродетельная и благочестивая женщина, тащившая на спине мужа-пьяницу, едва ли выглядела особенно соблазнительным образцом для подражания. Можно не сомневаться, что в глазах многих читательниц «Госпожа Сатана» представляла куда более привлекательную альтернативу.

Профеминистическое присвоение демонических мотивов, должно быть, дополнительно укрепляло подобные коннотации среди антифеминистов и широкой публики. Поэтому то, что мы наблюдаем в этой области, представляет собой довольно любопытное циклическое взаимодействие: феминистки, по сути, способствовали поддержанию и распространению мизогинической традиции, одновременно подрывая ее. Точно так же продолжавшееся патриархальное использование этих мотивов — поскольку одновременно происходила их деконструкция — скорее всего, тоже становилось частью начавшегося процесса дестабилизации (в пору, когда Сатана становился плавающим означающим, возможно, христианам-консерваторам имело смысл оставить эту традицию в покое).

Теперь, когда получены ответы на вопросы, поставленные в начале книги, хотелось бы поделиться еще несколькими соображениями. Для начала нам хотелось бы вновь обратить внимание на то, что инфернальный феминизм, как и любой дискурс (или контрдискурс), пересекается с некоторыми другими дискурсами — например, литературными направлениями (в данной работе была подчеркнута особая важность готической, романтической и декадентской литературы) и эзотерическими течениями. Часто они служат организующими факторами, а предъявляемые ими конкретные требования определяют возможности для выражения темы инфернального феминизма. Например, в трагической концовке «Невесты волка» можно увидеть сознательную дань установившейся готической традиции[2302]. Новаторским литературным направлением, прямыми потомками которого можно считать все позднейшие образцы литературы, представленные здесь, был романтизм. Именно к нему восходят стратегические просатанинские контрпрочтения христианской мифологии. Все рассмотренные нами примеры так или иначе обязаны своим существованием этому направлению. Знакомство создателей позднейших сатанинско-феминистских произведений с романтизмом (в частности, с его положительными изображениями дьявола), безусловно, влияло на их понимание этой проблематики. Следовательно, романтизм являлся постоянно присутствующим интертекстом (и для творцов, и для потребителей), но существовали, конечно же, и другие важные интертексты.