Инферно

— Ты бы стал это пить? — спросил он, глядя на результат наших стараний.

— Нет.

— Я тоже. Но хоть что-то.

Старикан привел на берег свинью, та погрузилась в воду и зачавкала, хватая её обросшей длинной щетиной пастью.

Черт бы все это побрал.

Здорово было бы добраться сюда с «сайлентами». Пониже города появилась бы чистая полноводная река, вон там, на песчаном утесе, я бы высадил сосновый лес, стояли бы сейчас деревья с медовой хрупкой корой. По веткам мотались бы птицы, чуть дальше не помешало болотце с малахитовым покровом и ягодными россыпями. Мы бы насытили и перебрали почву, превратив её в рыхлую плодородную пудру.

Не было бы этих домиков-слепышей, белые стены затянуло бы виноградниками, а в палисадниках качались бы золотые шары…

И «сайленты», бесшумные осторожные «сайленты», возились в долине в звенящем воздухе, налаживая ливневые стоки и отодвигая пустыню все дальше и дальше…

(Создавай мир в молчании.)

Никто из четверых не знал расписания поезда. Доктор Миллер, правда, добыл откуда-то старую странную карту и показал пальцем на следующий город восточнее Свежей Сирени. Где-то посередине, говорят, есть вода. Кто говорит? Магический шар доктора Миллера.

— Здесь мы в поезд не залезем. Над станцией нет удобного козырька.

— А если пойдём пешком?

— Не знаю… — я был в смятении.

Пить уже хотелось нестерпимо, а дождя не предвиделось. Маленькая кастрюлька с питьевой водой, которую здесь хранили как зеницу ока, уже почти опустела. Кашляющий полицай-людоед отобрал её и унес куда-то, бормоча, что его обязанность — охранять жителей города.

— Пойдём пешком, — наконец решился я. — Хоть какой-то шанс найти источник.

Сантана кивнул, сворачивая плед в плотный комок и устраивая его на дне рюкзака.

Я затянул шнурки на ботинках так, чтобы ни одна песчинка не могла попасть внутрь. Эти каменные песчинки — не шутки. Утром она забралась в твою обувь, а вечером ты выливаешь из ботинка пол-литра крови и воешь от боли.

Доктор Миллер догнал нас за мостиком, под которым пенилась канализационная вода.

— Возьми, — сказал он и протянул Сантане кожаную плоскую сумочку. — Это мои инструменты. Тебе пригодятся.

И он заковылял назад, шатаясь и держась за перила мостика серой слабенькой рукой.

Эти пустыни — совсем и не пустыни. Настоящая пустыня населена уймой разных тварей: змеями, пауками и скорпионами. В настоящей пустыне есть насекомые, растения и чьи-то норки. Может, они попадаются не так часто, как хотелось бы, но они есть. В пустынях меридиан нет ни черта. Они похожи на каменный стол, с которого забыли смахнуть крошки.

Если присмотреться, то «крошки» — это почти микроскопические осколки камней. Солнце греет аккуратно, но все равно раскаляет пустыню до температуры предбанника ада. Мне проще — половина моих органов надёжно защищена от перепадов температур, а вот Сантана уже через несколько часов выглядел так, будто подыскивал место для самоубийства.

— Когда ты ушёл из Края? — спросил я, чтобы отвлечь его от этого занятия.

— Что?

— Я не видел тебя в Крае. Ты ушёл до меня… или появился после?

— А, — коротко сказал Сантана. — Я не был в Крае. Я до последнего работал с капитаном. Сам знаешь, некоторые вещи мы понимаем намного лучше него. Его расстраивало, что то, что рождается по стандартам ДНК, — очень несовершенное и плохо приспособлено к выживанию. Он занимался улучшениями, но многие из улучшений не уживались с человеческим сознанием.

— Шутишь.

— Нисколько. Я десять лет жизни отдам, чтобы не встречаться с теми штуковинами, которые у него с ума посходили. Надеюсь, они передохли. Строго говоря, — добавил Сантана, — мы все тот самый генетический мусор и уроды. Как ни странно прозвучит, но нормальные на этой планете — синдромеры и сумасшедшее старичье. Они появлялись на свет естественным путём… Каждый из них — продукт тысячелетнего генетического отбора, а мы — слив из того, что капитан намешал в своих колбах…

Он остановился и вытер пот со впалой щеки.

— Жарко…

— А я ещё вполне ничего…

Сантана развернул плоскую медицинскую сумочку, нерешительно покатал в ладони несколько красных шариков-таблеток.

— Подбодрит, конечно… — пробормотал он.

Я остановился. Под ботинками скрипнуло битое стекло.

— Что там полезного? Давай сюда.

И Сантана решился, сам проглотил пару таблеток и мне две скормил.

Солнце вылезло в зенит, повисело там алым, грозным, а потом потащилось вниз, запутавшись в каком-то нестерпимо-красном киселе. От земли жарило так, что ноги болели до колен. Мои кожаные штаны перестали сгибаться, и я шагал как жираф. Лямка рюкзака упиралась в плечо сначала ощутимо, потом тяжело, а потом вцепилась в кость будто бесовский раскаленный кнут.

Дышал я носом, но язык лежал во рту, словно запеченная мышь.

Нет воды, нет. Во всем мире нет воды, её не существует, и потому я не могу хотеть пить. Я никогда не видел белопенных юбок водопадов, красной мозаики на дне прозрачного ручья, никогда не видел мятого ведра Денни… и самого Денни я никогда не видел.