Инферно - вперёд! (СИ)

- Я пускал пену изо рта, нёс какую-то нечленораздельную чушь, утверждал, что я - король Эамонн IX - это тот, который жил два масслетия назад, - и, в конце концов, добился своего. Оказалось, у них там и врачи есть - о Господи, мне никогда не забыть этих вивисекторов! - и больничное отделение. Меня закрыли в маленькой палате со стенами, обитыми войлоком. Поначалу мне было смешно: с чего бы это вдруг человеку биться головой о стену? Потом послышались голоса: это военные врачи, тайком подсматривавшие за мной, начали свою отвратительную работу. Каждое моё движение, стоило мне шелохнуться, сопровождалось издевательским комментарием. Лампа, висевшая вне пределов моей досягаемости, была по странной причине забрана решёткой. Даже если бы я каким-то чудом смог допрыгнуть до неё и повиснуть на прутьях, оставалась ещё проволочная сетка, достаточно прочная, чтобы её нельзя было разорвать моими слабыми, привычными лишь к писательству, пальцами. Вскоре эта тайна также получила свою разгадку: свет в той комнатке никогда не отключали; её жильцам попросту не положено спать. Едва мои веки смыкались, меня тут же будили; невидимые уста тут же начинали шептать угрозы, оскорбления, надуманные обвинения в том, что я, например, пребываю в позе, недостойной испытываемого кандидата на должность военного корреспондента. Они утверждали, что кандидат на эту должность непременно должен быть патриотом - и я, мечтая вырваться из этого застенка, горланил все известные мне военные песни, - что необходимо также иметь офицерское звание, а оно доступно лишь людям с безупречной выправкой, хорошо подготовленным физически, с идеальным самообладанием и тому подобное. Почти поверив этим коварным голосам, я выполнял все их, самые глупые требования, даже не понимая того, в насколько подлую ловушку позволил себя вовлечь.

- Ты сознался в том, что вменяем! - смекнул Норс.

- Да, именно так всё и было. Я произнёс эти слова, и их записали на магнитофон. По крайней мере, уже через минуту из невидимого репродуктора, спрятанного, видимо, в вентиляционной отдушине, послышался мой, словно надтреснутый, голос, утверждающий, что Генрих Ферсат - верный сын Айлестера, почитает короля и верит в Эзуса, и из него получится отличный офицер.

Норс медленно кивнул: до него начала доходить суть происходящего. Сам он, хотя и не с таким упорством сопротивляясь бесчеловечной машине, прошёл тот же путь. Медленно, шаг за шагом теряя часть собственного достоинства, он в конце концов согласился начать службу рядовым. Бывший редактор почувствовал невольное уважение перед силой духа Ферсата: под маской шута скрывалась незаурядная, волевая личность.

- Как они смеялись надо мной! 'Офицер! - кривлялись мне голоса. - Я просто умираю, офицер!'. Конечно же, я мог отрицать всё, даже когда против меня была столь весомая улика. В конце концов, мало ли что взбредёт в голову сумасшедшему? Однако желание сопротивляться системе, в конце концов, исчезло: они не давали мне спать в течение полутора суток. Совершенно измождённый этими бессмысленными спорами с голосами, я начал стучать в дверь и просить дать мне лист бумаги и ручку. К моему удивлению, просьба эта была удовлетворена: видимо, 'врачи' действительно всё это время разговаривали со мной и полагали, что добились своей цели. Меня провели в кабинет и усадили за стол, по другую сторону которого сидел пожилой мужчина в белом халате, одетом поверх военного кителя. Он вежливо, почти доброжелательно поинтересовался, что мне угодно. Я хотел сказать ему множество слов, которым выучился у завсегдатаев кабака 'Хмельной бочонок', где в юности работал официантом, однако промолчал. По моей просьбе, на столе оказалась ручка и лист бумаги. Когда я писал заявление с просьбой принять меня на военную службу добровольцем, за плечами у меня стояло два дюжих санитара, готовых скрутить, если я вдруг решу броситься на 'врача'. Надежда на то, что мне удастся провернуть нечто подобное, сохранялась вплоть до последнего момента, когда я поставил собственную подпись. Только тогда, отдав этому палачу в медицинском халате заявление, я начал осознавать, что только что подписал себе смертный приговор собственной рукой. 'Хорошо, - сказал он, - мы приобщим это к вашему делу. Сейчас возвращайтесь в вашу палату и отдохните!'. Я не мог поверить своим ушам - они вернули меня в ту самую комнатку, где круглосуточно горел свет, а голоса наблюдателей играли на самых болезненных струнах моей исстрадавшейся души. Я полностью утратил желание спорить с кем бы то ни было. Несмотря на несколько вспышек ярости, когда я вдруг вскакивал, осыпая невидимых собеседников проклятиями, в последующие несколько суток им удалось окончательно сломить мою волю. Вы не сможете представить себе, до какой степени унижения я опустился, умоляя признать меня психически здоровым и отправить в армию. Наконец, мне позволили поговорить со следователем, и он даже предложил мне закурить. Как и чернильную ручку, я взял протянутую мне сигарету, сознавая себя полнейшим ничтожеством. Потом меня отправили сюда.