Инга. Общий файл

- Мороженое будешь? Апельсиновое есть? Здрасти. И пакет тут, должен.

- Здравствуйте, Вадим Иваныч, - пропела полная крахмальная тетка, благожелательно разглядывая растерянные, как со сна, лица, - нет апельсинового, с кулубникой есть, эскимо. Два? И сумочка вот, ваша сумочка. И приветы, приветы Лике, скажите от Тамары и передайте, что Михасик уже пошел.

- Пошел, - согласился Горчик, сгребая мороженое, - передам. Куда пошел?

- И, - кокетливо смутилась Тамара, поправляя кружевную наколку, - да просто пошел и все. И сразу к папи! Так и скажите!

- Да, - с готовностью кивнул Горчик, - обязательно передам. К папи. Вы очень хорошая женщина, Тамара. Я передам.

Облокотившись на прилавок, Тамара любопытно смотрела, как мальчик неловко пихает в рюкзак пакеты с крупой, а девочка держит в руке два эскимо, переступая сандалетами и не отводя от него глаз.

- Еще вот, - спохватился Горчик, - шампанского. Бутылку. Нет, две, давайте две.

- И за Михасика выпейте, с мамой, - сказала Тамара, отсчитывая сдачу.

- Да.

Они вышли, таща рюкзак и сумку с бутылками. Встали под акацией, и, разворачивая липкие обертки, молча смотрели друг на друга.

- Моя сумка, - сказала Инга, - она там. Упала.

- Вон лежит. Щас. Скоро поезд.

- Да.

- Ты, правда, на неделю?

Она кивнула.

На раскаленной платформе сели на лавку, и Инга, вздыхая, привалилась к Сережиному плечу. Он обнял ее и поцеловал в волосы.

- Еще. Еще так сделай.

- Не. Губы липкие. Измажу.

- А потом? Когда доедим?

- Сто раз, Михайлова. Тыщу. Еще убегать будешь и ругаться. Надоем ведь.

- Нет. Никогда-никогда. А нам долго идти? К твоей Лике?

- Угу. Два часа ехать, потом до вечера идти. С ними мы даже заночевали, в степи, но они ж старики.

- Хорошо, - успокоилась Инга. И он засмеялся, доедая шоколадные крошки.

- Что хорошо? Что старики?

- Что долго. Хочу с тобой долго.

- Так и будет. Всегда.

28

И много позже, в разные времена своей жизни, Инга, перебирая в памяти семь жарких неторопливых дней на пустынном морском берегу, замирала, подавленная неохватностью того небольшого по меркам жизни прошлого. То пыталась встроить его в канву, ища кончики, связывая их с предыдущими событиями, и пробуя вытащить нитку, что стала началом событий будущих. И останавливалась, недоумевая и так и не сумев решить - а есть ли связь. То просто погружалась в счастье обладания сокровищем, понимая - это было, было и ничего уже не изменить, семь драгоценных дней оказались в ее вечной власти, стали ее богатством. И чувствуя, как взрослея и осознавая себя, неумолимо глупеет, обрастая опытом, страхами, привычками, снова и снова поражалась тому, как мудры были двое детей, что встретились для главного - ничего не испортить. Ничем. Ни недавним беспокойным прошлым. Ни скорым будущим, от которого не убежишь.

Иногда в минуты тоски, она все же связывала нити насильно, пытаясь сделать полотно судьбы цельным, сказать себе - а надо было вот так. Или - а вот если бы сделала так... Или - да можно же было вот так!...

И тогда...

Но сказанное "тогда" не обретало смысла, болталось полусдутым шариком, негодящим. А посреди лоскутного одеяла жизни продолжала сверкать летняя вода, самая прекрасная, желтел песок - самый яркий, и самые белые летали над морем чайки.

И Инга сдавалась, позволив этой сверкающей груде просто лежать, быть - для ее памяти и мысленного глаза. Потому что это - было. Оно было - подарок. И двое сумели распорядиться им, как надо. Не разбив, не испачкав, не потеряв.

А еще им повезло со взрослыми, что были рядом в эту неделю.

Инга и Сережа вернулись в лагерь глубокой ночью, шли медленно, нашаривая лучом фонарика занесенную песком старую колею. Инга спотыкалась, и Горчик виновато взглядывал сбоку на еле видное лицо. Она держала его руку и улыбалась в ответ на каждый взгляд. Тоже чуть-чуть виновато. А не надо было целоваться через каждые сто шагов, дошли бы сразу после заката, думала, немножко каясь, и тут же с щекоткой в животе вспоминала поцелуи. И успокаивалась.

Горчик думал то же самое.

В беленом доме, что призрачно выступил из мерного шума ночной воды, окна чернели. И не горел костерок под навесом.

- Спят давно, - шепотом сказал Горчик. И Инга кивнула сонно.

Не помнила, как умылась, подставляя руки к наклоненному ведерку. И через несколько минут крепко спала, цепляясь во сне за Сережин бок и просовывая горячую ноющую от долгой ходьбы ногу между его ног. Он полежал, глядя на звезды в щелях крыши, думая о том, как стягивал с нее шортики и она, уже мерно дыша, поднимала ногу, после - вторую. Наверное, когда дочка, то вот так. Подумал и заснул, перед тем становясь вдруг совсем взрослым дядькой - с детьми, а после - дедом, ворчливым и старым, но знающим - его любят. И вдруг превращаясь в худенького мальчика с прозрачными ушами, потому что она, поворочавшись, сказала невнятно:

- Мой... мой ты мальчик, маленький.

Мальчиком и заснул, безоглядно и отчаянно светло кинувшись в эти медленно наступающие семь дней. Где будет вот так - она любит, он любит. И никаких ухмылок, никаких циничных взглядов, никаких себе торопливых оправданий, - да что это я как не мужик вроде...