Инга. Общий файл

И ненаписанные картины, те, что убьют ложь всех, кто встанет напротив, глядя широкими глазами, кружились и ждали. Он заставит ее нарушить клятву. И - убьет ненаписанное. И эту, начатую картину, с доверчивой девочкой на смятой постели, убьет, сделает ложью, провозглашая - я прав, в своей привычной незамечаемой лжи, которая так помогает. Прожить и дожить. Скоротать. Перекантоваться.

"Ты можешь и не суметь написать их, эти картины" усмехнулось в нем.

"Я могу хоть попытаться"...

Два события, случившиеся внутри, остановили одно, неумолимо совершающееся внешне.

- Тебе плохо?

Она расцепила руки, уперлась в потяжелевшие плечи, отталкивая, чтоб увидеть лицо. А сама уже собиралась комком, вдавливаясь в постель, в разведенных коленках тюкало и ныло, болели ступни, нащупывая простыню.

Но...

"Сколько их было, попыток. Забыл? А это - вот оно тут. Она подо мной. И что же, сдаваться?"

- Нет. Иннга. Моя. Да.

Сламывая ее руки, навалился, закрывая глаза и снова резко открывая их, чтобы прогнать дурные видения, злых бесов, что ржут и хохочут - старый, старый ты, Каменев, стал, девчонку поиметь не можешь, которая - сама к тебе...

Она не успела крикнуть "нет". И не успела забиться под ним, а ужас уже накатывал из середины головы, ужас того, что сейчас произойдет: ее "нет" будет раздавлено его ртом, его ожиданием обещанного, его сильным телом большого мужчины.

Не успела.

В темное окно с косо висящей шторой, открывающей узкую, черным карандашом блестящую щель, поскреблись. И сразу же постучали. Сперва тихо и тут же погромче, требовательнее.

- Что? - беспомощно не поняла Инга, замирая с поднятыми согнутыми руками.

Петр метнул в сторону окна злое лицо, придавливая девочку телом.

- Михайлова, - послышался приглушенный стеклом голос, - слышь, Михайлова!

- Что? - снова сказала Инга, вывертываясь из-под Петра, и села. Возя рукой по спинке кровати, цепляла скомканный сарафан, дергала, стараясь быстро надеть.

- Черт, - прошипел Петр. Вскочив на колени, как был голый, рванул на себя зеленую штору. Звякнуло окно, распахиваясь. Одна из свечей, мигнув, погасла.

Прижимая к груди сарафан, Инга рванулась к столу, хлопая ладонью вторую, и та, обжигая кожу, упала, переломившись о блюдце.

- Какого хрена? - Петр выматерился, нависая над подоконником.

- Михайлову позови, - донесся снаружи мрачный голос.

- Горчик? Это Сережа? - она потными руками ловила пуговки, криво застегивая их в темноте.

Петр снова выругался, но голос снаружи стал громче.

- Та хватит уже. Михайлова, это Валька. Сапог. Ну, Сапоженко. Выйди, дело есть.

Петр с треском захлопнул окно. Повалился на край постели, спуская ноги и нащупывая одной рукой снятые брюки. Другой резко тер горящее лицо.

- Детский сад какой-то. Сейчас я выйду и вздую этого Сапога, сиди.

- Не надо! Он... Я спрошу.

Подошла, быстро обнимая и виновато ища губами уворачивающуюся щеку.

- Пожалуйста. Ну, пожалуйста, Петр. Я на минутку.

Пылая щеками, прошла в прихожую, повозила язычком замка и вышла, босиком, стягивая на груди сарафан. Сердито красная, топталась, набираясь решимости. Лежали там, а это подлец, снаружи, видел, наверное. Придурок. Какие же они все придурки. Подглядывают. И не надо его бить, она сама ему сейчас. Скажет. Уж так скажет.

Из-за стены показалась черная тень. Инга быстро сбежала вниз и свернула за угол, не давая толстому Вальке выйти к крыльцу. Сжала кулаки, наступая. Сейчас она скажет!

- Где Горчик? Что случилось?

- А, - растерялся Валька, шумно дыша, - а знаешь, что ли?

- Нет. Говори.

Сапог вытер лицо и уныло длинно выругался. Инга ждала, переминаясь босыми ногами. Валька был на год младше ее - толстый и всегда улыбался, дурак дураком.

- В ментовке он. В городе. Короче телка, Танька которая. Заяву написала. На Серегу. Ну, что он, это...

- Что это, Сапог?

Валька повесил еле видную голову.

- Попытка изнасилования. В пьяном виде. Ну, вроде, напоил значит. И вот. Горчу и повязали, на дискаре. Вечером сегодня. Он там сейчас. В городе.

Не слыша, как рядом с ними скрипнуло, приоткрываясь, окно, Инга прислонилась к шершавой стенке. Вот... вот же...

Не было связных мыслей и ругани не было, и вообще непонятно, что сказать, только рот открывался и закрывался. А в голове мелькали все эти рассказы и про Настю тоже, у которой старший брат сидит уже три года, потому что было их пятеро, и девчонка была, а сам он ничего и не помнит. И еще ему четыре года сидеть. Господи, простонала, наконец, мысленно, да что ты такой дурак, Серега Горчик!

И, вторя внутреннему воплю, хрипло сказала, опуская руки и забыв о расстегнутом сарафане.

- Да что ж такой...

- Не было ничего, - хмуро сказал Сапог, - вот точно. Не было.

- Ты откуда знаешь?

- А знаю!

Она постояла секунду. И вдруг, схватив Вальку за рубашку, потащила к крыльцу.

- Ты что? Михайлова, ахренела, что ли?

Но Валька был хоть и толст, но на полголовы ее ниже, и потому пинками она загнала его и впихнула в полуоткрытую дверь.