Ингерманланд

Сказавши это, Семён, освещая себе путь телефоном, просунулся в тёмный проём. Алкоголик Степан, не желая оставаться в одиночестве, полез вслед за ним. Постепенно узкий проем расширился, превратившись в широкий тоннель. То и дело по пути им встречались остатки брошенной техники и инструмента. В одном месте даже пришлось перелезать через перегородивший проход странного вида трактор. Впереди периодически был слышен гул проходящих электропоездов. И приближающийся звук колес внушал надежду, что скоро они должны куда-нибудь выйти. Однако Семён со Степаном шли, а тоннель всё не кончался. Батарейка телефона уже села, и они продолжали двигаться, спотыкаясь, в полной темноте. Вдруг Степан остановился и, взяв лейтенанта за руку, сказал:

– Тихо.

Семён замер: – Что?

– Слушай!

– Что? – ещё раз в недоумении спросил Семён.

– Звук позади нас.

Семён прислушался, и точно: было слышно, как сзади них метрах в ста пробежал, бодро постукивая колесами, электропоезд. Оба рванули назад на звук уходящего поезда в надежде обнаружить пропущенное ими в темноте ответвление в тоннеле. Их надежды оправдались, и, нащупывая каменистую поверхность стены и обдирая в кровь руки о выступы, они действительно обнаружили ещё один проход. Проход был завален мусором, разгребая его, они увидели тусклый свет, струящийся из узкой расщелины. Это придало обоим сил, и через четверть часа проём увеличился настолько, что туда можно было протиснуться.

Перед ними открылся тускло подсвеченный семафорами и дежурными лампочками тоннель метро, и, недолго раздумывая, в каком направлении двигаться, они направились вслед уходящему поезду. Оба заметно повеселели в предвкушении выхода на какую-нибудь станцию, до такой степени, что Семён даже стал опасаться уже не крыс, и не своих рысканий в бесконечном подземном ходу, а новой встречи с военным патрулём. Но и патруль не казался уже таким страшным. Ну, комендатура, ну, взыскания, ну и что. Заметно приободрившийся Степан пустился в философские рассуждения о конечности любой дороги, так что чуть не проворонил нагнавший их и заставивший прильнуть к стене очередной поезд. Тот пролетел мимо них, раздражённо гудя и поднимая вихри песка и мусора. В ярко освещённые окна вагонов можно было увидеть лица пассажиров, и если бы они хорошо присмотрелись, то среди этих лиц непременно обнаружили бы ту самою скандальную бабку с тележкой. На этот раз, правда, она не скандалила, а молча сверлила пристальным взглядом сидящую напротив неё парочку, по всей видимости, готовя нападение на неё, и только поэтому не заметила лейтенанта с его спутником.

Через какое-то время, сдружившимся в общем несчастье путешественникам открылся перрон, на который они взлетели с облегчением, отдуваясь и отряхиваясь от прилипшей пыли и грязи. Станция обоим показалась незнакомой. Мало того, что незнакомой, ещё и престранной.

Вместо разукрашенных колонн на станции ютились какие-то похожие на туристические палатки сооружения. По центру перрона возвышалась над всем юрта, из крыши которой пробивался сизый дымок. На тех местах, где по старой петербургской традиции принято размещать мозаичные панно со всякими батальными и вообще жизнеутверждающими сценами, виднелись рукодельные рисунки, не всегда приличного содержания, сопровождаемые уж точно не жизнеутверждающими надписями. Можно сказать, что надписи носили совсем не традиционный для метрополитена характер. Выходы со станции в виде эскалаторов, огражденных привычными стеклянными будочками, просто отсутствовали. Вместо вечно спешащих по своим делам пассажиров, по перрону разгуливали какие-то странные личности даже не на первый, не на второй, а может быть, и не на десятый взгляд не внушающие доверия. Все были одеты в лохмотья, пустоглазые, и при приближении ещё и дурнопахнущие.

Не сговариваясь, оба направились к юрте, стоящей в центре.

– Это Купчино, что ли? – глядя на всё это убожество, нерешительно спросил у Степана лейтенант.

Сам он никогда не был в этом районе города, однако, как и всякий петербуржец, знал о его существовании и имел представление, что Купчино выглядит примерно вот так.

– Угу, конечная. Выходим, – то ли в шутку, то ли нет ответил ему Стёпа. – Пойдём, поглядим, что за место тут такое.

У входа в юрту, по всей видимости, собранную из каких-то ковров и одеял, сидел оборванец в бывшей когда-то полицейской форме. Он ковырялся грязными пальцами в консервной банке, выуживая содержимое и отправляя себе в рот. От этого зрелища передёрнуло даже привычного ко всяким видам Степана. Что до Семёна, тот, старательно глотая воздух, отвернулся.

Отдёрнув полог юрты, они увидели сидящего возле дымящегося на небольшом костреце котелка мужчину средних лет.

– Присаживайтесь, – указав на расстеленные пуфики свободной от черпака рукой, которым он помешивал варево в котелке, пригласил мужчина.

– Меня зовут Степан Матвеевич Буреляйло, и я здесь главный.

– Тёзка! – обрадовался чему-то Степан.

Семён поморщился от фамильярности и хотел было задать вопрос о своём собственно местонахождении, однако оживившийся Степан опередил его.