Инквизитор

– Можно мне? – Бахман произнес это так, словно задавал вопрос уже много раз.

Каспар отошел в сторону. Он снова попытался сконцентрироваться на том, что говорили вокруг него. Но ему это не удалось. Он смотрел на труп Расфельда, и его мысли все больше путались.

«Может, я просто вестник? Троянский конь со смертельным грузом внутри туловища, который лишь ждет подходящей возможности, чтобы атаковать?»

Необъяснимая причина амнезии, которая привела его именно к воротам этой заснеженной психиатрической клиники, и тот факт, что лицо Инквизитора уже много раз появлялось в его снах, показались ему вдруг двумя параметрами в уравнении с тремя неизвестными, которое он не может решить, потому что травмированный мозг постоянно отправляет его мысли на запасной путь, который ведет к его дочери.

«Что я сделал?»

– Он задохнулся, – диагностировал Шадек. Каспар услышал его голос словно через толстую стену.

Он кивнул. Санитар был прав. Лицо не могло раздуться от газов, выделяющихся в процессе разложения: для этого Расфельд лежал в слишком прохладном месте. Все свидетельствовало о том, что профессор был без сознания, когда Инквизитор засунул его в герметичный холодильник.

Каспар хотел еще раз проверить трупное окоченение, как раздались хрипы. За ним. Он повернулся, очень медленно, уверенный, что попал в ловушку. Звук напоминал водянистое дыхание того, кто за ними охотился, и шумы, вызванные раной в горле. Но, к облегчению Каспара, это был не Йонатан Брук, подкравшийся к ним сзади, а София, которая приподнялась в своем кресле-каталке.

– О, черт, – простонала Ясмин и сделала шаг назад.

– Что с ней? – спросила Грета, которая одна проявила присутствие духа, подошла к Софии и носовым платком вытерла ей слюну в уголках рта.

– Вероятно, она просто подавилась, – солгал Каспар и намеренно утаил определение в медицинском справочнике, которое по необъяснимым причинам мог процитировать наизусть.

«Предсмертный хрип. Выражение, используемое медицинским персоналом для описания респираторных звуков, которые оповещают начало процесса умирания, когда пациент больше не может управлять своим рефлексом глотания. Они длятся в среднем пятьдесят семь часов и, как правило, неприятны и жутки для других пациентов, поэтому умирающих обычно изолируют в отдельные палаты».

«Я должен быть врачом», – подумал он уже не в первый раз и одновременно удивился, почему эта мысль была ему неприятна до мурашек.

Что в этом такого ужасного?

Это бы объяснило его знания, а также воспоминание о диктофоне, на который он начитывал отчет о пациенте, сидя за своим письменным столом.

Поэтому в его голове мелькали такие слова, как «кататонический ступор», «бодрствующая кома» и «синдром запертого человека», когда он смотрел на Софию.

Но что в этом плохого?

– Я думаю, она хочет нам что-то сказать, – объяснил Каспар, сомневаясь, не заявил ли он это лишь для того, чтобы наконец-то вырваться из своего потока мыслей.

Между тем он оказался рядом с креслом-каталкой, в то время как Бахман и Шадек стояли перед холодильником с трупом Расфельда. Он взглянул в их сторону.

Консьерж, с гримасой отвращения на лице и каплями пота на лбу, приподнял труп главврача, чтобы Том смог поискать что-то под его спиной.

Еще одну записку.

Он отвернулся, но открывшийся ему вид был не менее шокирующий. Рот Софии открывался и закрывался, как у головастика, и на губах образовался маленький пузырь из слюны. Затем ее язык дернулся вперед, и филигранный кокон лопнул.

– Топоррррр, – пробормотала она, закатив глаза и грассируя букву «р» почти как Грета.

– Бедный ребенок, – прошептала пожилая дама, и на глазах у нее появились слезы. – Бедный, бедный ребенок.

– Вы нашли что-нибудь? – сдавленным голосом спросил Каспар, не оборачиваясь.

– Записку с загадкой?

– Да.

– Нет! – ответил Том. – У него нет ничего в руках, а пижама и халат без карманов. Сверху тоже ничего не лежит.

– Ясно. – Каспар сделал два шага назад, не отводя взгляда от приоткрытых губ Софии, между которыми неконтролируемо дергался язык. Испытывая отвращение к самому себе, он все-таки задал этот вопрос:

– А во рту у него вы проверили?

02:22

Они медлили, не зная, к кому было обращено это жуткое задание. В итоге Каспар сам вытащил из бумажной коробки пару операционных перчаток и надел их, прежде чем онемевшими пальцами разжать застывшие челюсти. Дальше все произошло быстро. Сложенный вдвое листок лежал на языке, как облатка во время причастия. Каспар взял записку, за которой потянулась сероватая нить слюны.

Он положил листок на стол в свет галогеновой лампы. Разглядывая кончики пальцев в перчатках, на которых осталась слюна, он заметил, что по-прежнему стоит без обуви. Странным образом он почти не ощущал холода, вероятно, потому, что его тело уже приняло температуру каменных плит под босыми ногами.

– Что там написано? – спросила Грета и ободряюще кивнула ему. Вероятно, она исходила из того, что у нашедшего есть право взглянуть первым.

Он развернул маленькую бумажку – Инквизитор снова использовал рецептурный бланк.

– «Входишь в одну дверь, а выходишь из трех».

– Что?