Иное состояние (СИ)

Зачарованный, я сунул ей денежку, едва ли не последнюю из завалявшихся в моем кармане, и больше ее не встречал с тех пор, но отложилась она в памяти, думаю, надолго, каким-то волшебством повеяло от ее стремительного появления и такого же быстрого исчезновения. С трепетом я переступил порог идиллически нового, еще совершенно свежего, словно даже благоухающего, пышущего здоровьем, здоровыми тенденциями, хотел сказать я, великолепного музея. Увы! Недолго мне пришлось бродить по его крошечным, прекрасно возделанным, уютным залам, среди мощных полотен, разрозненных и немногочисленных посетителей и трогательных старушек-смотрительниц искусствоведческого склада. Вскоре довелось, да, вынудили обстоятельства, скатавшиеся в огорчительный сюрприз, бежать оттуда в недоумении, в страхе, но об этом чуть позже. Справившись с потрясением, взорвавшим мое существо перед входом, я, уже степенно, выдвинулся на музейную тропу. Был сама любезность, сама культура, воплощенная заинтересованность в подлинно великом, и даже роскошно обменялся некоторыми замечаниями и значительными суждениями с особенно приглянувшейся мне старушкой, маленькой и застенчивой, зарумянившейся, когда я с ней заговорил. И тут грянул гром. Я только-только миновал дверь, на которой важно красовалось емкое слово "Дирекция", как вдруг все стихло на особый манер, с завораживающим и отчасти опьяняющим разливом предгрозовой паузы, потом побежали по паркету торопливые шорохи и шелесты, словно завозились испуганные мыши, а вслед за тем раздались громкие, уверенные шаги. Темнить и затягивать рассказ больше не буду, да ты, может, и сам уже догадался... Обернувшись, я увидел в центре зальца Наташу, с грубым топотом выходящего из помеченного как директорский кабинета Тихона и бесшумно переваливающегося с боку на бок за его спиной молодца, этого самого, который теперь с ними, как его, Глеб, что ли. Первое потрясение, еще уличное, не ушло бы дальше клоунского номера, когда б я даже растянулся без сознания на закачавшейся подо мной земле, но это, второе, грозило претворить меня в подопытного кролика или мальчика для битья, первое почти не затронуло души, ограничившись физиологическими неполадками, второе сразило ее насмерть. Благо еще, что я не оказался на виду, а стоял у окна, как бы в тени, прикрытый к тому же какой-то сморщенной тряпицей, обозначавшей портьеру или что-то ей подобное, и льющийся в окно дневной свет не падал на меня.

Как мне было разгадать эту новую, окруженную музейными старушками Наташу, постичь не только ее внешнее преображение, но и состояние, которого она достигла изнутри, силой духовного напряжения? Я даже чуть ли не вслух шепнул: это надо оставить на потом. Я оставлял на потом разгадку, и вот оно, это потом, наступило, а я все так же далек от понимания. Но вернемся к разыгравшейся в музее на Барсуковой сценке. Явилась мысль: вот люди, погубившие меня, они меня оттолкнули, и это было начало моей гибели. Как ни опешил я, умения подмечать детали, в первую очередь достойные осмеяния, у меня нисколько не убавилось, и я не без смеха, остро и запасливо наблюдал, как млели от восхищения старушки, как они заискивали перед грозно выдвинувшейся дирекцией и совершенно забывали всякую меру, вознося хвалу Наташе. Старческий лепет распространился по залу, с предательской мягкостью обложил меня со всех сторон, словно вата; слов я не разбирал. Не было бы смысла дивиться, когда б эти старые, бедные и восторженные женщины стали простирать дрожащие руки, пытаясь коснуться края Наташиной одежды, или тянуться к ее руке, колечком складывая сухонькие губы в заблаговременной подготовке рабского поцелуя. Тихон и Глеб оттеснили их, горемычных мутантов, ради куска хлеба покончивших с былым академизмом, и вся троица тотчас выстроилась в безукоризненно ровный ряд, в некую фалангу с Наташей в середине, и как-то воинственно, строго, с затаенной, слегка пригнутой одержимостью или сладострастным предвкушением дел фанатизма зашагала к выходу. Я был сам не свой, изнемогал, купаясь в поту, спесь, естественно, слетела с меня, я разлагался и пугливо гадал, что за страх овладел мной, и никакую вещь, никакое явление не решался принять за причину такого моего самоуничтожения, как не в состоянии был и придумать ее. Набравшись смелости, я обратился, весь обуявшая меня вопросительность, к своей прежней старушке.

- Это наша администрация! - воскликнула, попыхивая жаром, старенькая малютка, готовая и слизнуть меня огненным языком, если я отважусь на иронические комментарии. - Какие люди!.. Слов нет!.. Да если бы не они!.. Было бы здесь... что бы тут было?.. ровным счетом ничего и одна лишь мерзость запустения!..