Иное состояние (СИ)

Так было до Флорькина, и так мне представляется даже и нынче, следовательно, было не совсем так, как я это себе представляю, и, может быть, не было вовсе. Но вот ведь с какой прямой и недвусмысленной твердостью утверждается, исключительно не противоречивой непреложностью обосновывается в моих чувствах и умствованиях реальность пребывания тех троих на улице Барсуковой! Сосредотачивает на себе довольно плотную часть моего внимания, добрый его кусок, и притупляет нашу с Надей совместную реальность, теперь еще лишь на краешке моего сознания сохраняющую статус нынешней, некоторым образом соответствующей мне и Надюше.

Является риск, что я снова обернусь зависимым человеком, человеком, чья самостоятельность условна или ущербна. А состоятельность? Это попутный или как бы встречный вопрос. И что я ведаю о Наташе и правде ее вхождения в тройственный союз, что я понимаю в этом их, выглядящем столь убедительно и безупречно, синклите, чтобы говорить с уверенностью о реальности, вмещающей этих людей и способной в тех или иных случаях производить - на их основе - некое бытие, те или иные, может быть, экспериментальные формы бытия, а то и самое живую жизнь? Но я упорствую и говорю именно об этой реальности, да так, будто другая и невозможна. Она заключает и скрывает их в себе, а время от времени они возникают на ее поверхности в облике красивых нестарых людей, отлично сработанных восковых фигур, превосходных ораторов, блестящих организаторов музейного дела, представителей особого направления в философии, а также, не исключено, в социальной догматике.

О том, что я понимаю под социальной догматикой, расскажу в другой раз, если, конечно, успею. Флорькин поведал о якобы забавном происшествии с Петей, чей уголок рта попал под каблук переступившей через них, отчаянно боровшихся, Наташи. Справедлива ли моя критика допущенных рассказчиком преувеличений, и прав ли я, уверяя, что он буквально из кожи вон лез, лишь бы подать Петю в карикатурном свете, все это вопросы, которые можно без всякого ущерба для моего повествования скомкать, отбросить и забыть. Флорькин, по его собственному признанию, мог, т. е. как бы имел право, на всю жизнь сохранить, после того происшествия, представление о Пете как о шуте, как о фактически безвестном человеке в гротескной маске, однако не сделал этого, благородно отказался от столь своеобразного варианта духовного и нравственного развития. Но почему не вообразить - разве что-то мешает? - Флорькина на месте Пети, не вывести Флорькина клоуном с раздавленной губой и свалившимся набок носом? И почему не озадачиться этим именно мне? А если по каким-либо причинам этого не сделать, то почему же не допустить, что подобный бедственный фарс мог разыграться даже и со мной?

Скажу больше. Я, вот, мыслю свое новое устремление к Наташе - вполне платоническое и едва ли предполагающее какие-либо действия - как опасный штурм некой бесперспективности, той резко ограничивающей все мои шансы на успех, твердолобой, так сказать, неприступности, которую она с таким беспримерным хладнокровием демонстрирует и, наверное, не прочь порой особо подчеркнуть; я готов помыслить его и как плачевное, драматическое и совершенно бессмысленное падение в бездну, на краю которой я перед тем волею судьбы окажусь, располагая последней возможностью еще принять сколько-то достойную позу. Во всяком случае, мне ничто не мешает думать об этом устремлении как о чем-то серьезном и значительном. Но где, спрашивается, гарантия, что жизнь не шутит и с Наташей злые шутки, что не выходит иной раз на арену действительности и она в роли смятого, полураздавленного шута Пети или будто бы взявшего над Петей верх сомнительного прагматика Флорькина, все жалующегося на пустоту своего существования? И если это так, если бывает на нее проруха, то что тогда конкретно ее, Наташина, реальность? Сомнительна? Ошибочна? Противоречива? Аккуратно и бережно покрывает, а не уберегает? Есть она - и нет ее?

***

Все реже тянуло меня к Наде. Заглянув к ней однажды, я застал у нее Флорькина, и он объяснил, что все больше, все интенсивнее и горячей интересуется Петиной поэмой. Прочитать не прочитал, но интерес растет. Мне показалось отвратительным, что этот человек распивает чаи у моей подруги, но, понимая, что ни на что уже не претендую у Нади и что лучше невозмутимо предоставить этих двоих их судьбе, я ничем не выдал своих чувств. Но и не поторопился уйти; в конце концов я сказал:

- Кто-то из вас, как ни странно, и несмотря на молодые тогда еще лета - это в Петину бытность юношей случилось, мне Петя рассказывал, - несмотря на ваше тогдашнее дилетантство и поверхностные взгляды, припомнил слова Хомякова о возе пустых орехов, которым является, по сути, философия Гегеля. Где искать эти слова, когда и по какому поводу мыслитель их произнес или записал, я не знаю. Хомяков рисовал историю мира как бесконечную борьбу между духовно-возвышенным иранством и плотски низменным, всецело покоящимся на осознанной необходимости кушитством.