Иное состояние (СИ)

- Мне это ничего не говорит. - Флорькин равнодушно пожал плечами и поднес к своим несколько отливающим синевой губам стакан с чаем, как раз заново наполненный Надей.

Мы сидели в кухне. Я как будто размечтался:

- Можно представить, ну, скажем, вообразить, Наташино движение, ее и ее компаньонов предприятия и подвиги порождением благородного иранства, а жизнь и дела многих прочих - угрюмым и абсурдным продолжением кушитства...

- Если ты намекаешь на низкий полет... - с быстро нарастающим возмущением прервал меня носатый узник пустоты и носящихся в ней идей и образов.

Я торопливо возвысил голос:

- Я ни на что не намекаю, я лишь хочу подгорнуть под себя, под нас немножко философии, хотя бы и в ее историческом аспекте, то есть с акцентом на историософию. Мягче сидеть будет...

- Посмотри на этого человека, Надя. - Флорькин встал и повернулся к вдове, простертой рукой театрально указывая на меня. - Он отводит мне жалкую роль, прописывает мне ничтожную судьбу. Он пророчит...

- Совершенно не пророчу, - воскликнул я.

- А если и это самое кушитство... Пусть! Что бы я там ни продолжал и какую бы линию ни проводил, это моя жизнь, и ее никакой ученый, никакой мыслитель не скушает. Подавится! Я своей судьбой не поступлюсь только из-за того, что кто-то в своих ученых изысканиях навесил на нее дрянной ярлычок.

- Гордый какой! А перед Наташей готов был на цыпочках ходить, лишь бы она признала за тобой право упиваться учением Небыткина.

- Вы оба влюблены в Наташу, - сделала вывод Надя и печально покачала головой.

Флорькин занервничал. Слова у него не шли больше, он склонил голову на грудь и тяжело топтался на месте, переступал, работая как машина, с ноги на ногу.

- Тебе нужно успокоиться, Артем, - заметил я благодушно. - Я затеял этот разговор вовсе не для того, чтобы ты разродился громкими выводами. У меня и мысли не было задеть тебя за живое.

- Как же, мысли не было... - проворчал Флорькин, по-прежнему недовольный.

- Хомяков опирался на веру, производя это иранско-кушитское разветвление, а на что опираться нам, чтобы мы и в самом деле могли рассовывать роли и прописывать судьбы. Я только хотел указать, что борьба, она ведь богата оттенками, стало быть, за оттенки и надо хвататься, раз нет прочной основы. Облюбовывать их и, облюбовав какой-нибудь, продолжать борьбу, если имеются к этому позывы.

- Какие же оттенки ты видишь в нашем случае?

- У тебя, Флорькин, от пьянства лицо начинает приобретать багровый оттенок, - сказала Надя с улыбкой.

- На этом не будем концентрироваться. - Я с упреком взглянул на свою подругу. - Нужно пользоваться оттенками, ну, я бы сказал, я бы так назвал, оттенками какой-то живости, даже жизнелюбия, и тогда в нашем деле, если речь действительно идет о деле, будет заключаться определенный смысл. Тогда дело, что бы оно собой в настоящее время ни представляло, перерастет в борьбу, а борьба и есть жизнь. Нас не зачислишь ни в иранство, ни в кушитство, да мы и не согласились бы, да и не сгодились бы, мы же нечто среднее, туда-сюда клонящееся, почти неуловимое. Избалованы демократией, выхолены ни для чего... Но мы живы, и мы можем ненароком заскочить на большую высоту, можем и свалиться в яму. Я не шучу, Артем. И раз мы живы, и даже оживлены, подвижны, мы должны на что-то опираться и давать какую-то пищу уму и сердцу, а потому и выйдет разумно, если будем мы постоянно напирать на то, что мы, мол, живы, живы и живы. Мы крутимся, мы боремся, мы не унываем.

- Непонятно, боремся мы с чем-то или приветствуем и одобряем то, с чем боремся, - сурово усмехнулся Флорькин.

- Опять же, все дело в оттенках. За которые ухватился, те твои. Которые не приглянулись, с теми борешься.

- Сам в этих оттенках разбирайся. Ты враль и путаник, и это досадно. Я к вам больше не приду. - Флорькин, снова встав и теперь уже очутившись возле двери, окинул нас с Надей презрительным взглядом. - У вас гниль. Противно смотреть на вас.