Иное состояние (СИ)

- Вот ты заладил: администрация, администрация... И что с того? Ну, сделали люди доброе дело, а если брать помимо дела, что ж, играют, рисуются, возомнили что-то. Прихотливость как таковая, затейливость. А у тебя внутренние сложности, непростой характер, взбудораженная натура, склонность к преувеличениям, и ты способен допрыгаться, нагородить... Наломать дров, понимаешь? А там всего лишь игра, ну, может, чуточку особого мировоззрения, клочок философии не для всех, хотя и обо всем...

- У них весьма серьезная идеология, - сухо обронил Флорькин.

- Вот! - охотно подхватил я. - Ты уже и отчуждаешься от меня, отгораживаешься, как только я затронул их установки. И это потому, что сам когда-то увлекался. Не увлекался же ты одной Наташей? Нет, ты хотел разделять их убеждения, обмениваться с ними мнениями по тем или иным вопросам, мыслить как они. Ты хотел превзойти самого Глеба...

- Глеба тогда не было, - словно бы с возмущением, уязвлено перебил Флорькин.

- Хорошо, превзойти ты хотел Петю. - Я улыбнулся, улыбку озарил лучами надежды на умиротворение. - Но ведь ты и тогда все видел и все правильно понимал, не так ли? Да, у них мысли о высоком, громадная идеология и суровый взгляд на человечество как на стадо баранов. Они живут этим, зацепились, укрепились. Это стало их позицией. Но можно ли одним этим или чем-то подобным жить? Куда девать законы и обыкновения простой человеческой жизни, как избежать обычной человеческой судьбы? В результате получается, что и они как все. Может быть, конечно, чуточку лучше, в том смысле, что чище, роскошнее, богаче. Как бы и вообще красивей, и в том-то и штука, что за ними не только телесная красота водится, не одной лишь Наташиной прелестью им можно гордиться. И тут мы выходим на второй круг. Учреждение музея - красивый поступок. Разве мы этого не говорили уже? Говорили! Но это не мешает нам с удовольствием повторить, что учреждение музея - благородное деяние. Деяние, Артем, и с ним в знаменателе им не стыдно будет предстать перед Господом.

Вновь Флорькин болезненно заволновался.

- Человеческая личность важнее музеев, картин, административных актов! - выкрикнул он.

Я расхохотался.

- Какие же акты ты разглядел в том музее?

- Я-то разглядел, это ты ничего не видишь, не желаешь замечать и живешь на авось. Там были, там была, - поправил он себя, - как бы это выразить... акция... Пойми меня верно, я говорю об активации, о том, что называют актуализацией.

- А ты не мешаешь в одну кучу какие-то разные вещи или, скажем, явления?

- Может быть. Но я и сам смешался. Ты еще не задумывался о том, почему это я там, в музее, этак растерялся, струхнул, увидев Наташу и с ней тех двоих?

- Не было времени задуматься, - легко возразил я. - Но ты и сам все хорошо разъясняешь. Только мы все кругами-то и ходим. И так будет до тех пор, пока не начнем различать нюансы, оттенки...

- Не было времени, говоришь? - перебил он и, как если бы вдруг что-то дошло до него, изумленно и, может быть, с недоверием уставился на меня. - А зря, что не задумался. Но я тебе объясню. Петя называл тебя Кроней, мне Надя сказала. Я тоже буду тебя так называть. Видишь ли, Кроня, эти трое покоились в сознании, в памяти - в моем сознании, в твоем. И то же следует сказать относительно памяти. Покоились как вещь в себе, и вдруг... Ба!

- Вот и Тихон тоже сказал - ба!.. По случаю Петиной смерти.

- Серьезно? Надо же... Мог бы и иначе выразить свое отношение...

- Тем не менее...

- И вдруг... возвращаясь к нашей теме... вдруг материализовались, проявились, и это я называю актуализацией. И ведь какая мощная, ударная она была. Способной все смести с пути, всех тех старушек, что там нежатся в атмосфере показного искусствоведения, смахнуть, будто кучку пыли, она была. Есть просто-напросто окружающий мир, среда нашего обитания. И есть я, а их, казалось, и нет вовсе. Не было их в окружающем мире, если взглянуть на него с моей точки зрения, и вдруг как шуганули, как зашуровали... Впрочем, правильнее сказать: как шагнули вдруг! И какие лица! Какую фалангу образовали!

- Понимаю, - кивнул я.

- Нет, не понимаешь. - Флорькин печально покачал головой. - Не понимаешь, потому что чересчур сыт, потому что у тебя дачные домики...

Я одернул его:

- Про это не надо.

- Что мне оставалось делать, когда они так прогремели? Я съежился, я рыскал узенькими, глубоко запавшими своими глазенками, ища, где бы спрятаться.

- Я бы прятаться не стал, но и в фаланге их я не шагаю, так что нечего высматривать соринку в моем глазу, - продолжал ожесточаться я.