Иное состояние (СИ)

Два или три дня прошли в покое, никто не приходил, не привлекал мое внимание к новым явлениям Наташи, не просил сокрушать невидимого врага, не доводил до изнеможения странными, не исключаю, что и двусмысленными, разговорами. Вся эта история с Петей, Флорькиным, Надей... Подобные истории простого, на многое не претендующего человека расщепляют, сводят на нет; но и каторжное ожидание продолжения страшно изводит. Могло даже показаться, будто жизнь за стенами моего жилища остановилась. Я, естественно, знал, что она по-прежнему кипит и ей, по большому счету, нет дела до меня, что и огорчало бы, будь я более впечатлительным и ранимым. Пресловутое, давно исследованное, описанное и выставленное в виде жуткого чучела равнодушие мира, прекрасной иллюстрацией которого, кстати сказать, служит бытие нашей троицы, взятое со стороны его замкнутости и непостижимости, задевает, конечно, и даже мучит меня, но в общем, абстрактном смысле. А за последнее время я слишком наслушался всякого бреда, наговорил сам, навидался всевозможной чепухи, чтобы у меня не возникло желания отстраниться и перевести дух. Устраняться совсем из кое-как склеенного Петей и поддержанного Флорькиным сюжета я, однако, не планировал и сейчас объясню почему. В нем много странного, неожиданного и, полагаю, еще не проявившегося; есть чем поживиться. И хорошо бы обратить внимание на следующее: философия, заключенная в представлении о непобедимом равнодушии мира, всегда выглядит, несмотря на свой давний, хрестоматийный уже характер, свежей и новенькой, тогда как над шумом, возней и убогими попытками выковать некую философию, пронизывающими указанный сюжет, упрямо витает дух пошлости. Ни в первом, ни во втором случае ранимость мне не спрятать, не прикрыть, не затолкать куда-нибудь до лучших времен; остается лишь объявить ее слабой, косной, не способной дать много пищи уму и сердцу. Надеюсь, это понятно. Я-то понимаю как нельзя лучше. Факт тот, что под любой нашей философией, хоть абстрактной, хоть творимой необъяснимыми выходками и величавыми поступками Наташиной камарильи и безбрежной суетой Флорькиных, течет могучая художественность жизни. Она истинна, как ничто другое, и, косвенно причастный к этой истине, я не только понимаю, но и чувствую, чувствую глубоко, до предвидения, что всякого рода абстракции легко могут обернуться пошленькой мелодрамой, заставляющей шутов вроде меня на потеху толпе заламывать руки и кричать не своим голосом. А перерыв, затишье, образовавшееся между мной и получаевскими комедиантами, еще, глядишь, и соскользнет вдруг в прекрасно оформленную в художественном отношении трагедию. И что же тогда? Здоровая, заслуживающая самых лестных эпитетов ранимость, все-таки прибереженная мной, свежесть сохранившая, всплывет именно в ту роковую минуту, когда грянет гром? Я должен как-то заблаговременно приготовиться, приспособиться?

Не удивительно, что когда пришли - ко мне, за мной ли, в первое мгновение было и непонятно, и неважно, - в моем уме замелькали как бы уже приготовленные слова: возвращаются, берут свое, вовлекают, уводят... Кто-то стоял перед входом в мою квартиру и настойчиво давил на кнопку звонка. А число множественное; их там много, легион. У меня оставалась минута на осмысление, приготовился ли я в целом. Одет ли я подобающим образом? Не начертаны ли на моем лице какие-нибудь глупости? Готов я к бою? к трагической гибели?

- Открывай, Кроня, я знаю, ты дома, нечего прятаться! - раздался за дверью нежный, умоляющий и явно склонный к неуступчивости голосок Нади.

Мгновенно осознав единственность, малость и слабосильность вечернего гостя, я подумал или даже произнес вслух: справлюсь!

- А вот посмотрим, как ты справишься, - зашелестела вдова, стремительно вбегая в квартиру.

Вбегала она, овеянная духом экзальтации и поиска приключений, с баулами в руках, с рюкзачком на спине, распространяя дыхание отчаянной спешки, запахи многообразной парфюмерии.

- Мальбрук в поход собрался... - промямлил я.

- Ты не знаешь Флорькина...

- Я знаю Флорькина и знаю тебя.

- Флорькин настроен решительно, он ужасен и все обещает доказать, что не зря.

- Как же он собирается доказывать? И что значит "не зря"?

- Не зря он так волнуется, переживает, все время пьян...

- С этим я готов согласиться, все это действительно не зря. Нити тянутся... Впрочем, - разговорился я, - если вернуться к рассуждениям Васильева, как того и добивается Небыткин, то следует говорить не столько о нитях, сколько о параллельных прямых, и выходит дело, что коль одна из этих прямых тянется к Лобачевскому, то другая... угадаешь? Правильно!

- Я ничего не угадала и не могу угадать, - строго возразила Надя.

- К Ломоносову, дурочка. Это он первый сказал: ничто в природе не исчезает бесследно, всякая энергия сохраняется.

- Я не понимаю, что ты толкуешь и трактуешь, только мне не по себе с Флорькиным, и я не уверена, что тебе это понятно. Я ищу избавления, ищу укрытия, отдыха и капельку веселья, а теперь, надо же, и ты какой-то безумный...

Солидный, я не обинуясь прервал ее: