Иное состояние (СИ)

Что, если это лишь фикция, показуха? Мне, конечно, до всего этого дела нет, но как же, между прочим, и не подумать: а ну как вся эта затея, вся музейная возня - одна лишь забава неких химер? И, наконец, ведь ясно же, что, живя среди нас, они словно бы живут в ином мире. Я путаник, но тут путаницы нет, я отлично примечаю это "словно бы", и его смысл мне совершенно внятен. Как я могу поверить в прочность, стабильность, серьезность заключенного в "словно бы" способа существования, твердо, как дважды два, зная, что у человека как такового нет мыслей, разматывающихся в вечность или хотя бы сопровождающих его до самого конца, нет постоянных, надежных, неистребимых идей? Я знаю, разные верования, одержимости, фанатизмы человека представляют собой не что иное, как его маленькое личное увлечение, прихоть, его глуповатую и трогательную лирику. И это знание как нельзя лучше открывает мне подлинную сущность Наташиной неизменности - во всей ее, утверждаю я, поддельности, гнилости, смехотворности; это больная сущность, которая когда-нибудь взорвется, обнажая не самые приятные стороны бытия, выпуская ядовитые газы, отравляя атмосферу болотными испарениями, творя хаос. Но если бы только это, нет, оно, знание, окрыляет меня. Оно приподнимает меня над землей, отрывая от Флорькиных, готовых и дальше унижаться, юлить, лавировать, ловить свое сомнительное счастье. Оно возвышает меня над Наташиной камарильей, могущей в порядке самозащиты выставить лишь свою надуманность. О, какие они лицедеи! И как фальшивы! А я необычайно прост в своем знании и своем превосходстве. Разве не то же было с Сократом, когда он, сказав: знаю, что ничего не знаю, - тотчас воспарил над толпой диких, грубых, невежественных людишек, воображавших, что пользуются благосклонностью богов, ведают все на свете и имеют доступ к истине в последней инстанции?

***

Итак, Флорькин ушел от меня в мрачном расположении духа, я же сохранил бодрость, удачно и своевременно открыл для себя много полезных и вдохновляющих истин и был доволен собой. Понимая, что этот контраст недолго продержится, и не желая утаить его от окружающих (как раз наоборот, я сильно и упорно желал выставить его напоказ, пусть все полюбуются), я отправился к Наде, причем у меня была странная фантазия, чтоб контраст некоторым образом шумел и "свирепствовал", а я словно бы под шумок прокрался к вдовушке и занял возле нее тихое и скромное, но вполне удобное местечко. Осуществить эту фантазию в полной мере вряд ли было возможно, да я и не очень-то о том заботился и беспокоился. Меня удовлетворило гостеприимство Надюши, готовность окружить меня хлопотами и лаской, не спрашивая о причинах моего затянувшегося отсутствия, - этого оказалось достаточно.

- Посмотри, как в муках, в сомнениях я живу, как достается моим дряблым мясам! - смеялся я, катаясь по кровати своим и впрямь далеко уже не твердым телом. - Шляются разные Флорькины, ходят ко мне, кричат о каком-то музее, взывают к справедливости, требуют возмездия...

И Надя смеялась; заботливо подчеркивала, что я еще мужчина хоть куда. Фантазия, кипевшая в моей голове, пока я шел к возлюбленной, померкла, но сфантазировать небольшой спектакль мне все же удалось. Однако наше веселье длилось недолго, скоро (если не ошибаюсь, на следующий день) Надя стала жаловаться, что Флорькин, увы, наведывается часто, чадит, дымит, невзирая на запрет, курит прямо в помещении, да все талдычит что-то мутное, невразумительно намекающее. Снова Флорькин! Всюду Флорькин! Уютная, едва ли уж не свившая добротное гнездышко, в которое думала заманить меня, но куда вваливался прощелыга Флорькин, Надя с прозрачными слезинками в ресницах вела пространный рассказ. Злодей, рассевшись посреди комнаты, сетует, горестно поникнув, пронзительно взглядывает вдруг горящим глазом из-под локтя, искоса, как-то сбоку, загадочно и зловеще стучит, посиживая на стуле, башмаками в пол, свистит в щель между зубами. А зубы черные, гнилые, страшные. Я помрачнел. Все равно как жуткая, грозно таящая опасности лесная чаща эти зубы, настаивала моя подруга. Для начала я расспросил о первом визите Флорькина, когда он деланно любопытствовал о Петиной поэме.

- Так, полистал, покрякал...

- Эх, Надюша, и нам бы не помешало за поэмку взяться! Да... Так что же Флорькин, ничего существенного не выразил?

- Несколько раз выкрикнул: эх!.. эх!.. - припомнила Надя.

- Будто собирался плясать?

- Вроде того.

- Это на него похоже. И нам бы не терять присутствия духа... Отчего же и не сплясать иной раз? Но как у Флорькина не получится.

- Выходит, ты лучше меня его знаешь. - Вдова пригорюнилась.

- Почему ты это сказала?

- Да не пляски у него на уме, вот почему.

- Дико мне с вами такими возиться, - проговорил я с досадой. Приняв вид обреченного человека, безнадежно махнул рукой.

- Вот как, ручкой машешь, значит, - завозилась с некоторым ожесточением Надя. - И почему это? А его, я его, змея, демона, изучила, было время раскусить. Уж он-то напакостит так напакостит.