Иное состояние (СИ)

Еще прошло время. Будни накрывали волной, гасившей сопротивление монотонности и однообразию. Мне было легко, я не знал так называемых трудовых будней, втягивающих человеческую единицу в фабричную или конторскую проработку. По мне, я думаю, я надеюсь, заметно, что меня не прессуют коллективы с их подчинением важному начальнику и какой-нибудь большой, как бы одной на всех задаче. Проще простого прочитать - по неспешной походке моей, по небрежно сунутым в карманы рукам, по моей бессмысленно отвалившейся нижней челюсти, когда я, забывшись, дремлю в кресле, - что я совершенно не отшлифован производственными отношениями. И что волею случая не заглядываю в рот всевозможным фантазерам и аферистам, а они лишены, разумеется без всякого ущерба для себя, возможности на своих фронтах борьбы за место под солнцем совать меня в разные дыры с недоступной моему разумению целью. Большой удачей считаю, что честные труженики, словно сошедшие со страниц глупых, серпом и молотом сработанных книжек, не делятся со мной своим насыщенным гулом станков и завернутых в промасленную бумагу завтраков опытом, не читают мне скрипучих, протяжных, как пение каторжан, нравоучений.

Я не пробуждаюсь по утрам под звон будильника, чтобы съесть наспех яичницу и мчаться на службу в переполненном транспорте, не жду, как спасительной соломинки, заветных выходных, когда, изъятый из трудового кошмара, человек отдается, наконец, скромному, непритязательному досугу, отправившись на рыбалку или усевшись в беспамятстве перед телевизором. Если когда-то и бывало что-то подобное в моей жизни, то сейчас уже кажется дурным сном. Я избавлен от надобности зарабатывать деньги, биться, наступая и отступая, побеждая и капитулируя, за существование. Я, можно сказать, не участвую в мирской суете.

Но я не бездельник, и мое существование, которое со стороны многим может показаться праздным, не сделало из меня комического персонажа. Я не зеваю дни напролет и не давлю со скуки мух, не выдумываю себе головокружительные развлечения, не ищу острых ощущений в горах, на морских просторах или в дремучих лесах. Когда где-нибудь начинается война, мне не приходит в голову отправиться на поле брани и испробовать свои силы в схватках с себе подобными. Мой интерес к новинкам и сенсациям в искусствах и в области науки довольно вял, не ярок, меня нисколько не тянет к мудрецам, будто бы способным открыть мне глаза на истину, от меня не приходится ждать озарений и откровений. За последние, помеченные зрелостью, годы лишь однажды, и это было так недавно и отнюдь не забыто, мной овладела нестерпимая, безумная жажда общения, но очевидность та, что никаких удивительных и замечательных результатов я, ринувшись на завоевание собеседников, не говорю уж о единомышленниках, не достиг. При всем при том я вовсе не обычный человек. Обычный человек, поставленный в условия, схожие с моими, уподобится крысе, гением экспериментаторов повергаемой то в безумную радость, то в несказанное отчаяние. Он будет бросаться, горестно вздыхая, на кровать, вскакивать, как подброшенный неведомой силой, истерически почесывать бока, лохматить волосы на голове, страдальчески допытываться у окружающих, чем бы ему занять руки (не за книги же хвататься!), каким образом покончить с отставанием от общего движения (уж не повеситься ли?), где и как себя проявить. Прояснится, что в нем скрыта масса талантов и способностей, и лишь по странной случайности он не стал до сих пор Шопенгауэром или Достоевским, и нужно только расшевелиться, взяться за ум, засучить рукава, отправиться в собрание дельных и нетерпеливо его дожидающихся людей и объявить им: я пришел, сейчас вы ахнете. Как ни чудовищно, за объявлением ничего не последует, ахать не придется. Ясность нисколько не поможет делу, не тот случай. В утешение несчастному скажем, что его обстоятельства не изменятся к лучшему и жизнь не потечет в нормальном русле до тех пор, пока он не сбросит тиранию экспериментальных условий, уже, конечно же, осознанных им как дьявольские козни, как изощренная пытка и издевательство над человеческим достоинством. Вот когда он вернет себе свою прежнюю, совершенно естественную для него форму, вот когда он снова наполнит ее проверенным, испытанным временем содержанием... А я спокоен, и если бросить на мою жизнь взгляд с расчетом повидать нечто движущееся, - а предполагать полную остановку было бы глупо и недопустимо, - так что же, вот сразу-то и увидится, что я качусь по отлично накатанной дороге, я в удобном русле.