- Я вам, дорогие мои, - говорил Порфирий Павлович сладко, - ничего похабного и распутного не предлагаю. Я же не сомневаюсь в ваших добродетелях и уважаю вашу моральную чистоту. Я только хочу направить вас на путь истинный. Чтоб вы не перебивались с хлеба на воду, а отменно зарабатывали, пользовались доверием у властей и со временем сами выбились в депутаты, академики и лауреаты, а на прощелыг и бузотеров, вроде Миколайчика, всегда и всюду поплевывали с высокой каланчи.
Уговорил он нас, убедил, соблазнил, и стали мы торговать, как безумные, сами толком не понимая, чем торгуем. В ресторане царило непринужденное веселье. Атмосферу какого-то внезапного, словно вырвавшегося неожиданно из-под земли и забившего сумасшедшими фонтанами праздника подпитывали музыка, рекой лившееся вино и бесконечная доброта Порфирия Павловича, поощрявшего всякие вольности со стороны посетителей и совершенно не дравшего семь шкур со своих работников. Все было как-то разболтано, чересчур крикливо, глуповато. А Порфирий Павлович, человек тонкий, чувствовал, что так и должно быть. Рабочие, солдаты, потоптанные женщины, старообразные ребятишки в пиджачках не по размеру выпивали в буфете, устроенном в тылу здания, с видом на заваленный всяким хламом дворик, а начальники, офицеры, холеные дамы отдыхали, развалившись за столиками в просторном светлом зале, украшенном бумажными цветами, и на террасе, откуда любовались прекрасным пейзажем лесопарковой зоны. В зале и на террасе господа чувствовали себя победителями, создателями того хаоса, в котором неуклонно зарождается новая грандиозная, богатая всевозможными оттенками и бесконечно веселая жизнь.
Начав неплохо зарабатывать, мы почувствовали себя увереннее, нашли свое теперешнее положение достаточно твердым и устойчивым, позволяющим задуматься и о будущем. Розохватов, в этом вопросе без колебаний сворачивая на проторенную дорожку к мечтам о благополучной женитьбе, созидании семейного гнездышка и бесперебойном деторождении, жадно прислушивался к разговорам в зале и на террасе. Он хотел понять, что думают о нем начальники и офицеры, а также хорошенько разобраться, кто из дам действительно честен и серьезен в своих чувствах к нему. Мои же взоры все чаще обращались на горделиво шествующих - они нередко бывали в парке и даже заходили в ресторан - Тихона и Флорькина: невыносимо мне было, что они с Наташей, грезилось, как я их прогоняю, как они, напуганные моим гневом, бесславно спасаются бегством. Но это были несбыточные мечты, особенно в отношении Тихона. Как мне гнать его, если он определенно связан с Наташей знаниями, общими установками и условиями развития, если они все равно что жрецы одного культа или крепкая воинская команда, соединенная дисциплиной и сознанием долга? Розохватов нашептывал мне об этих людях:
- Они нас приметили, они нами интересуются, это факт.
Я пожимал плечами, понимая, что приятель просто утешает меня, а он продолжал свое рассуждение:
- Вот только не соображу, как они поделили роли. Кто из них интересуется мной, а кто тобой? Тебе-то самому кто больше нравится, Наташа поди? А кто не нравится, Тихон или Флорькин?
И вот наступил день, когда выяснилось, что испытание лакмусовой бумажкой я, сам того, может быть, не подозревая, прошел, а фактически провалил и, следовательно, ни на что не гожусь, и в этот роковой день Наташа холодно и жестоко сказала мне:
- О чем же нам говорить, если ты не знаешь учения.
***
- Как?! - выкрикнул я, перебивая Петю. - Она и тогда говорила это? Носилась с этим своим пресловутым учением?
- И она, и Тихон. И даже Флорькин, - спокойно ответил Петя.
- И с тех пор ничего не переменилось, они все так же... Но сколько лет прошло, сколько воды утекло! Они ведь были тогда юны, практически в нежном возрасте, не правда ли? А сейчас это взрослые люди, у которых скоро будет середина жизни, и при этом они все о том же, и сами - все те же?
- Не знаю, что там у них за внутренние колебания и метаморфозы, не посвящен, - Петя развел руками, - но по внешним признакам, так или иначе отражающим их душевное состояние, они точно те же, что и тогда. Как-то Флорькин, когда мы слишком уж намозолили им глаза, отвел нас в сторону и сказал с приторной улыбкой:
- Наташа и Тихон сдержаны, а не будь этого, они бы давно сказали вам пару теплых слов. Очень вы им наскучили, парни.
- Это вранье! - крикнул Розохватов.
- Они молчат, так я скажу, - упорно гнул свое Флорькин.
Я, естественно, вспылил:
- Ты прихвостень, только и всего, и я не согласен, чтобы ты тут перед нами распинался.
- Знать бы еще, - заговорил снова мой приятель, - что на уме у этих Наташи и Тихона. Я вот, например, даже уловить не могу, кому из них нравлюсь я, а кому мой друг Петя.
- Ты легко ответишь на этот вопрос, если разберешься в собственных чувствах, - шутливо бросил я. - Тебе-то кто больше по душе? Тихон или Флорькин?
- Пожалуй, Флорькин, он повеселее как-то, пожирнее, и от его глупости теплеет на душе.
Так Розохватов поддержал мою игру, а Флорькин забесновался, топая ногами и возмущенно жестикулируя.