Иное состояние (СИ)

Я не успел ответить. Бесшумно вошли Наташа и Глеб. Я все думал о том, что если бы голос нездешнего, высшего благоразумия, безраздельно владеющего Тихоном, своевременно дошел до Пети, малый сей, наверное, был бы сейчас поживее, а не умирал в тоске и безысходности под столом. Наташина тень легко скользила впереди, заметно опережая как будто кузнечиком скакавшего Глеба, и мне показалось, что она бесплотной рукой нежно, успокоительно провела по моему лбу, наверняка покрытому испариной, первыми признаками таяния. Я мало-помалу забывался, уходил в тонкие, прозрачные грезы; мне представлялось, что Тихон своим последним циничным замечанием объял нечто столь огромное, внушительное, что и подступиться нельзя, и я видел себя маленьким пилигримом, застывшим в изумлении перед причудливой и жуткой громадой горного хребта. Глеб, заглянув под стол, уныло и недовольно протянул:

- Та-ак...

- Вы заигрались, - сурово бросила Наташа, неизвестно к кому адресуясь.

- Но это не игра... - нерешительно возразил я.

Тихон не согласился со мной:

- Нет, это именно игра. Люди не могут не разыгрывать какую-нибудь роль.

Глебу явно не хотелось работать, прилагать, занимаясь превращающимся в игрушку слепых сил природы гостем, некие усилия, и совсем иначе повела себя Наташа, мгновенно обернувшаяся сгустком энергии. Она велела нам сдвинуть стол, поднять Петю и перенести на диван. Я не стронулся с места, а они забегали. Тихон снова был живой, человечный, правильный. Он бросил на меня участливый взгляд и кивнул, утверждая справедливость своих быстрых выводов о моем заморожено-скульптурном стоянии; он, похоже, разрешал мне бездействовать. Я вслушивался, но слух явственно утыкался в глухую, непроницаемую стену, окружившую меня или нас всех. Петя четверть часа, если не целую вечность, вводил меня и Тихона в заблуждение, имитируя агонию, и теперь, когда выяснилось, что где-то на задах этой симуляции несчастного в самом деле подстерегает смерть, я мог позволить себе отстранение и бессмысленный отдых, а Тихону больше ничто не мешало скинуться простым, опытным, бывалым, умелым, огорченным бедой ближнего, способным оказать действенную помощь человеком. На диване Петя вновь испустил стон. Наташа твердым голосом и повелительными жестами отдавала распоряжения, а Тихон возглавлял команду суетящихся под ее руководством парней. Суетился, главным образом, Глеб, и толку от него было мало. И снова я видел, что этот человек - мой враг, как, собственно, и враг Пети, того живого, что еще в Пете оставалось и теплилось, вообще всего живого, грезящего, жаждущего вечного дыхания.

- Вызову "скорую", - решил Тихон.

Женщина внимательно посмотрела на него, как бы стараясь получше разобраться в его словах. Я мог бы многое порассказать ей о Тихоне, о том, как он уводил меня от реальности рассуждением о булочниках и библиотекарях, о гибких людях, с которыми, по его потаенной мысли, лучше не иметь никакого дела. А ведь мой покойный брат определенно принадлежал к их числу, и, живя с его легкой руки в сытости и довольстве, я тоже выхожу вполне гибким. Это Тихон внушил мне иллюзию, будто Петя заставил свою смерть участвовать в недостойном фарсе, прежде чем позволил ей овладеть им.

- Кончается, - сказала Наташа, - ему уже не помочь. Нужно, полагаю, сообщить в полицию. Ну, что-то такое...

Это я хорошо, отчетливо услышал; услыхав, ужаснулся, обжегся даже, словно огонь, о котором еще недавно говорил Тихон, мол, некий внутренний огонь пожирает Петю, полыхнул мне в лицо, теперь уже впрямь образовавшись. Аллегория в действии, подумал я испуганно. И тогда, разморозившись до полного чувствования надобности благоразумно отступить, инстинктивно ища незаметности, выскользнул за дверь.

- Врача вызвали? - вдруг озаботился Глеб.

Я побежал длинным, путано сворачивающим за острые углы, извивающимся среди нарочитых выступов и декоративных преград коридором. Некстати было бы по ходу моего хаотического самоотторжения искать объяснений, почему я сбежал от умеющего быть мягким Тихона, не годящегося ни к чему доброму и дельному Глеба, ко всему готовой Наташи. Я покинул Петю, и этим все сказано; я освободился от Пети. Словно какая-то струна лопнула в голове, символизируя разрыв нити, соединяющей Петю с жизнью, но от этого острое, пронзающее осознание никуда не подевалось, а оно гласило, что общение, которого я искал и которое нашел-таки, становится чересчур плотным и горячим, приобретает опасный характер.