Иное состояние (СИ)

Но прошло время, я слишком освоился с соображением о себе как о новом преобразившемся человеке, прекрасно иллюстрирующем претворение энергии плотских вожделений и эротических мечтаний в энергию творящую, духовную, придающую жизни исключительный смысл, я даже устал от него. Оно, это соображение, уменьшилось до компактного философского сгустка, который я постоянно имел в виду, но от которого по независящим от моей благородной закваски причинам вынужден был держаться несколько в стороне. Застаиваться у Нади, которая и служила объектом указанных вожделений и мечтаний, стало как-то досадно и наскучило. Мне приходилось бывать у нее не ради баловства одного, но и по делу, скажем, просто для обмена информацией о том, как продвигаются наши поиски, однако с каждым разом я все острее усматривал в этом нашем деле элементы профанации. Бороться с ними не имело смысла, они упрямо складывались в удручающую дорожку к краху и вырождению. Нельзя сказать, чтобы я впрямь унывал по этому поводу. Положим, Надя, стоило мне ее завидеть, весьма быстро и неудержимо раскрывалась словно бы неким листочком с иероглифами, описывающими скатывание моего откровения о поэте и рыцаре Пете в бред, тем не менее Надя мне нравилась, а после наших свиданий я чувствовал себя посвежевшим и с новым приливом сил жаждал скорейшего ознакомления с Петиным творчеством. Эти приливы действительно приносили свежесть, хорошо прочищали голову и, можно сказать, отмывали душу, и я, уже сама ясность, провидел возможность подключения к Пете в качестве не фантазера и, если уж на то пошло, совратителя его вдовы, а хладнокровного и трезво мыслящего читателя. Жаль только, что это были краткие, быстро пропадающие минуты. Естественно, я и в самую горячую пору, когда еще совершенно не помышлял о разрыве с Надей, прекрасно понимал, что поэма и доброе имя стихотворца рискуют превратиться в одно лишь прикрытие для моих несвоевременных и как бы незаконных посягательств на свежеиспеченную вдову. Но то-то и скверно, что именно тогда мной нагло владела сомнительная, пожалуй, что и дикая мысль, будто для того, чтобы все же предотвратить, невзирая на змеиную мощь моих уловок, столь печальный исход поэтического Петиного образа, я должен упорно и без тени сомнений взбираться на ложе, которое он делил еще недавно с Надей. Тем самым, мол, я раз и навсегда покончу с разного рода колебаниями, недоумениями и шатаниями из стороны в сторону; тем самым и образ Пети утвердится с необыкновенной прочностью. Скажу больше, как только наше любовное приключение стало набирать ход и я получил возможность спокойно и вальяжно раскрывать Наде свои намерения, явно не безразличные ей, в моем нравственном хозяйстве воцарился удивительный, не знающий нарушений и срывов мир. Большей подлости по отношению к другому (в данном случае к Пете) я еще не совершал, и мне остается лишь надеяться, что в будущем Господь уже не попустит ничего подобного. В намерения же мои входило не жениховать веско и всерьез, а только показать вдове, что я еще хоть куда, молодцом, и раскрывал я их прекрасно. Она была хороша со мной. Я видел у нее бесхитростное стремление к тому, чтобы, вывернувшись без особых усилий и затрат из той вынужденной надуманности, в которую ее, можно сказать, замуровала жизнь, стать безопасной, легкой, ласковой, далекой от глупых мечтаний о пенном вознесении в заоблачные выси и вступить со мной в связь по-человечески простую и отрадную. Эта ее предполагаемая легкость могла запросто впутать меня во что-то совершенно мне не нужное, но я думал, что не очень-то рискую и всегда успею своевременно увернуться. Смешно было бы утверждать, будто я с самого начала отлично во всем этом разобрался и все наилучшим образом рассчитал. Как раз наоборот, очень и очень все не просто и не ясно обстояло. Мысли путались в голове, и не всегда удавалось уловить, какая из них темна, а какая будет вознаграждена на небесах или могла бы снискать мне уважение и почет со стороны окружающих. Доходило до того, что я словно бы плавал - дурак дураком! - в сиропе, купался в гармонии, в некой музыке сфер, а единственной бедой, безнадежностью и своим великим упущением считал проваленный из-за моей нерешительности шанс побывать у Наташи. Я откладывал визит со дня на день, но отменить, конечно, не имел права, поскольку злополучную рукопись мы все никак не находили и пребывала она, судя по всему, там, где бедный Петя отдал Богу душу.