Читаем Иное утро полностью

Кухня/столовая/ресторан представляла из себя шестигранное каменное здание некогда служившее то ли водозаборной будкой, то ли складским помещением, то ли транзисторной будкой. Но скорей всего все таки первое так как тут было довольно сыро, а в углах проступала плесень. Впрочем особого уюта солдафоны не требовали – они исполняли свой долг. Долг также отдавали и повара нанятые из гражданского населения. Готовили в основном каши, лишь изредка балуя мясом, и еще реже – сладким. Время изменилось, но люди продолжали верить и надеяться на лучшее глотая моментально остывшую похлебку из только что остывшего котла. Как только еда была доведена до готовности – сразу же переставала быть горячей.

Свет в помещениях так же стал вести себя неестественно. Солнце находилось в зените, вверху, но лучи падающие из-за окон клонились под углом погружая столовую в теплетски-желтую обстановку ностальгических чувств. И как ностальгия является лучшим наркотиком для масс, так и тут она работала во всю свою силу преображая вкус каши. Когда люди съедали свою последнюю/крайнюю ложку, выходили, и занимали свои посты, то в их воображении и ртах появлялась та сладость розовых очков, отчетливая мягкость и теплота родного места. Которого, впрочем, могло и не быть.

В помещении сегодня было относительно мало народу. Все столы почти что не были заняты, а один так вообще пустовал и манил к себе Тимию. Ей хотелось побыть одной, но одной в обществе, среди людей, чтобы хоть какой-то звук разгонял ее плохие мысли. И одинокий стол давал ей эту возможность.

Она села за скамейку и стала ожидать. Через минуту к ней подошел молодой, и низкорослый, рядовой в медицинской маске на пол лица.

– Что будете? – сказал он вытащив из-за пояса блокнот.

– То же что и вчера, то же что и завтра, – ответила Тимия.

– Будет сделано, – сказал Мальчик чиркнув пару строк на листке и ушел.

Маска не единственное что смотрелось на нем неестественно. Всё это обмундирование из множества заполненных карманчиков на липучках, огроменный рюкзак, и автомат побитый годами второй мировой на поясе через спину редко сочетались с ободранным блокнотом из дешевого магазина и перьевой ручкой. Но закон был законом и в это время. Обязывалось исполнять свой долг официанта как обычному человеку, так и военному.

Через минут пять солдафон вернулся и поставил на стол две жестяные миски. В одной была каша, в другой – вода. Еще через минуту подоспели алюминиевые ложки с вилками и кружечкой кофе. Растворимого кофе. Вот что-то, но Тимия не могла вытерпеть в сложившейся ситуации так это этот кофе. Мерзкая, грязная, вонючая вода из под крана.

– Полностью с тобой согласен, – ответил из неоткуда взявшийся Макс.

– Что? – сказала Тимия.

– По твоему лицу все понятно. Я присяду? – Макс опять не стал дожидаться ответа на риторический вопрос и вправду присел напротив. – Кофе мерзкий. Одно только слово от “Кофе” и никакого смысла.

– У него вкус как и всего растворимого кофе. Ничего необычного.

– В точку! Именно! Ты вслушайся в то что сказала! “Вкус растворимого кофе” – это гениально! – Макс стал кидаться руками в разные стороны. – Это растворимый кофе и каждому кто его попробует это становиться ясно.

– Пасмурно, – съязвила Тимия глотая очередную ложку безвкусной каши.

– Может быть и пасмурно, – Макс улыбнулся, – а может и нет. Больше нельзя определить погоду, верно?

– Хуерно.

Улыбка с лица Макса как-то быстро сошла.

– Как-то разговор не задался, – сказал он и вышел из-за стола, – впрочем я был занят.

– И пришел сюда.

– Поддержать тебя.

– Пока ты мне ясно не ответишь что мне надо делать – не будет никакого разговора.

– Пасмурно, – буркнул только Пророк.

Тимия смотрела в сторону уходящего Макса, но наблюдала не за ним, а за тем что творится на улице через раскрытую дверь. На площади собирались люди, и не только военные, но и гражданские которых походу решили выпустить из собственных клоповников.

Ч5.

Он опять сидел у дверцы духового шкафа. Только теперь кухня стала больше, шире, длиннее, и по потолку, по крыше, стучал мелковатый дождь. Да и сама дверца изменила свои очертания и выросла под стать его росту, больше даже походила на дверь, но все так же открывалась вниз.

Сегодня был его второй день наказания, и четвертый для всей группы. Два мальчика перед ним, Юлий и Гарнт, были хорошими друзьями, были хорошими детьми, и в целом были хорошими людьми, но и у них изменился взгляд после наказания. Появилось в их глазах что-то неописуемо-страшное, что-то темное и что-то трагичное.

По вечерам в приюте проходили чтения одной из религиозных книжек. Какой из? Арфо уже не помнил. Помнил только про то что там говорилось про спасение, про любовь к ближнему, и прочие и прочие житейские смыслы жизни. Все эти книжки были в свой сути одинаковы.

Только вот те кто их читали, те кто проповедовали Их слова – не были хорошими людьми в полноте этого слова. Воспитатели – воспитывали, учителя – учили, а повара – поварили. И каждый из них был человеком со своими минусами и плюсами, когда дом оставался таким же грязным на чердаке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное