Иногда я лгу

Ее глаза были немного прикрыты, как всегда бывает, когда она пьет. Из-за этого даже посреди дня иногда кажется, что ей хочется спать. Я спросила, не о десерте ли она говорит, но она просто на меня посмотрела, вся такая серьезная, и стала спрашивать, не забыла ли я о том, что сказал зубной врач по поводу сладкого и моих зубов. Я не забыла, но мне было все равно. Буся всегда готовила что-нибудь на десерт, причем не из полуфабрикатов, а своими руками. Шоколадный торт, британский бисквит, карамельный пудинг, яблочный пирог с заварным кремом. Все они были жутко вкусные. Сейчас я припоминаю, что у Буси совсем не было зубов, у нее были искусственные зубы, которые она на ночь клала в стакан с водой и ставила его на тумбочку рядом с кроватью. Все равно я с удовольствием поела бы торта, пусть даже от этого мои зубы выпадут, как у нее. Мама спросила, слушаю ли я ее, как каждый раз, когда я так сильно думаю, что перестаю слышать, что мне говорят. Я кивнула, но вслух ничего не ответила, потому что я все еще злилась, что на десерт ничего нет. Тогда она, все так же прикрыв глаза, улыбнулась и сказала:

– Я попросила маму Тэйлор отпустить вечером на той неделе их дочку к нам поиграть. И она согласилась. Здорово, правда?

Она допила коктейль, поставила стакан на стол и посмотрела на меня с этой ее широкой, глупой улыбкой на жирном лице.

– Пригласим ее, когда папа уйдет на работу, чтобы были одни девочки. Вот увидишь, мы здорово повеселимся.

Ее слова страшно меня взбесили, и я даже не смогла придумать, что ей сказать. Просто молча встала из-за стола, побежала к себе наверх, подняла подпорку и захлопнула дверь. Даже оставила внизу недоеденную картошку. Я думала, что заплачу, но нет.

Тэйлор нельзя сюда приходить. Я даже еще не решила, будем ли мы настоящими подругами. Как же мама меня разозлила. Я очень многое в ней ненавижу, но вот три главные вещи:

1. Она слишком много пьет.

2. Она без конца врет, к примеру, утверждая, что мы больше не переедем.

3. Ей очень хочется, чтобы я была такая же, как другие дети.

Я не такая, как остальные. Мама все испортила. Опять.

Сейчас

Среда, 28 декабря 2016 года

Родители наконец приехали в больницу – их голоса я слышу задолго до того, как они входят в палату. На их долю выпал редкий брак из числа тех, когда любовь длится дольше тридцати лет. Но от этой любви, основывающейся на зависимости и привычке, я ощущаю в душе лишь печаль и пустоту; она какая-то ненастоящая. Дверь открывается, и я ощущаю запах маминых духов – слишком настойчивых, слишком цветочных. Папа откашливается, и этот звук, как всегда, меня раздражает. Они останавливаются в ногах моей кровати, как всегда на расстоянии.

– Вид у нее неважный, – говорит отец.

– Может быть, это обманчивое впечатление, – отвечает мать.

В последний раз мы с ними общались около года назад, и в их голосах нет ни намека на тепло.

– По всей видимости, она нас не слышит, – добавляет она.

– Давай немного побудем здесь, просто так, на всякий случай, – говорит папа и садится у кровати.

Вот за это я его и люблю.

– Все будет хорошо, Орешек, – произносит он, беря меня за руку.

Я представляю, как по его щеке катится слеза, на какое-то время замирает на кончике подбородка, а потом падает на белую больничную простыню. Мне не приходилось видеть, чтобы папа плакал. Прикосновение его пальцев к моим пробуждает воспоминание о том, как мы с ним шли, взявшись за руки, когда мне было лет пять-шесть. Тогда Клэр еще не вошла в наш мир. Мы торопились в банк. Папа часто спешил, ему вечно не хватало времени. Его длинные ноги шагали размашистым шагом, и мне, чтобы не отстать от него, приходилось бежать. Когда до банка оставалось совсем ничего, я споткнулась и упала. На коленке образовалась большая ссадина, по ноге заскользили вниз струйки крови, потом объединили свои силы и окрасили в красный мой белый носок. Было больно, однако я не плакала. На папином лице явственно читалась жалость, но он не наклонился и не поцеловал меня, чтобы утешить. У меня в ушах до сих пор стоит его голос:

Все будет хорошо, Орешек.

И без лишних слов мы дальше пошли в банк, хоть и немного медленнее, чем раньше.

Когда появилась Клэр, о ней они заботились куда больше. Она напоминала сияющую новенькую куклу, в то время как я уже истрепалась и поломалась. Меня Папа называл Орешком, а вот Клэр – Принцессой. Нет-нет, я не питаю ненависти к родителям, мне ненавистно лишь то, что они перестали меня любить.

Воздух в палате сгущается от тишины, сожалений и раскаяния. Потом дверь опять открывается, и все меняется.

– Как ты? – спрашивает моя сестра.

Пол что-то отвечает, и в этот момент я понимаю, что все это время он был рядом. Ситуация, оказывается, еще хуже, чем я думала, – Пол всегда был не в ладах с моими родителями. Папа не считает писательство настоящим делом, а мужчину без дела – настоящим мужчиной.

– Есть новости? – спрашивает Клэр.

– Врачи говорят, ее состояние сейчас стабилизировалось, но делать какие-то прогнозы пока еще рано, – отвечает Пол.