Иногда я лгу

Больше они мне не звонили, как и я им. О том, что их не стало, мне сообщила Клэр. Их туристический автобус в Италии попал в аварию. Я видела репортаж по телевизору, но когда диктор сказал, что несчастный случай унес жизни нескольких британских граждан, даже не догадывалась, что голос с экрана обращается непосредственно ко мне. Мы так никогда и не узнали, что именно там случилось. Поговаривали, что водитель уснул за рулем. День или два об инциденте говорили в новостях, но потом о папе с мамой опять забыли – все, кроме нас. Где-то у кого-то еще случилось несчастье, эта новость затмила предыдущие, и только мы вдвоем продолжали смотреть старый репортаж. В графу «Ближайшие родственники» в паспортах папа с мамой внесли Клэр, но не меня. Даже мертвые, они отдавали ей предпочтение.

Сестра взяла на себя все: перевезла их тела домой, организовала похороны, решила все юридические формальности. Я разобрала дом и избавилась от вещей, раздав частички их жизни другим людям, живущим в других местах. Клэр сказала, что ей это делать было бы невыносимо.

Я до сих пор потрясена тем, какими настоящими они казались мне в этой больничной палате. Должно быть, мне до такой степени хотелось разделить с кем-нибудь одиночество, что мозг просто был вынужден вернуть мне родителей в виде живых воспоминаний. Когда мы в них нуждаемся, наши покойные близкие совсем рядом – по ту сторону невидимой стены. Но что-либо разделить с ними нельзя, поэтому тоска, как и чувство вины, это твой удел.

Когда их не стало, Клэр была убита горем. Несколько недель она оплакивала их видимыми всем слезами – а мои невидимые слезы не иссякли никогда. Теперь я пытаюсь подвергать критической оценке все, что преподносит мне разум, и стараюсь отличить видения от реальности.

Дверь открывается, и кто-то ввозит в палату каталку. Потом берет меня за руку, и я по манере ее держать понимаю, что это Пол. По большей части, его руки мягкие и изнеженные, исключение составляет лишь бугорок на среднем пальце в том месте, где он слишком сильно сжимает ручку, когда пишет. Он вернулся. Полицейские, по-видимому, его отпустили. Мы долго молчим. Я чувствую, что он смотрит на меня. Ничего не говорит, лишь держит за руку. Когда приходят санитарки, чтобы перевернуть меня и сменить белье, по их просьбе ждет в коридоре. А когда они уходят, возвращается. Мне очень хочется спросить, что с ним случилось, спросить, что сказали в полиции и в чем его подозревают.

Входит медсестра и говорит ему, что время посещения больных подошло к концу. Он ничего не отвечает, но выражение его лица, вероятно, красноречивее любых слов, потому что она разрешает ему оставаться сколько угодно. В чем бы Пола ни обвиняла полиция, медперсонал явно считает его хорошим мужем. Мы еще какое-то время молчим – он не может найти нужных слов, а я лишена дара речи.

– Прости, – говорит он.

Я задаюсь вопросом, что он имеет в виду, и вдруг чувствую, как он склоняется к изголовью, и меня охватывает привычная паника. Сначала мне непонятно, чего я боюсь, но потом в голове вспыхивает воспоминание мужских рук на моем горле. У меня будто перехватывает дыхание, хотя аппарат по-прежнему исправно нагнетает в легкие кислород. Пол кладет руки мне на лицо, а не на горло, но что он делает, я не знаю. Потом сует что-то в уши, и мне хочется закричать. Саундтрек к окружающему меня миру становится тише, и мне это совсем не нравится: слух – это все, что у меня осталось.

– Что ты делаешь? – спрашивает Клэр.

Ее голос повергает меня в шок. Я не знаю, сколько она пробыла здесь. Я вообще не знала, что она здесь.

– Доктор говорит, это может помочь, – отвечает Пол и опять берет меня за руку.

– Тебя отпустили?

– Похоже, что да.

– Ты в порядке? – спрашивает Клэр.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, ты выглядишь как дерьмо, а судя по запаху, тебе не мешает принять душ.

– Спасибо. Я приехал сюда прямо из участка.

– Ну, теперь все уже позади.

– Не позади, они по-прежнему думают, что я…

Но для меня на этом все заканчивается, потому что я их больше не слышу. Уши заполняет музыка, пульсируя и стекая вниз по телу, заглушая все другие ощущения. В конечном итоге кроме нее больше ничего не остается. Все остальное, все остальные исчезают. Последовательность нот складывается в воспоминание и уносит меня прочь. Под эту песню в день нашей свадьбы мы с Полом шли к алтарю. Лирический герой песни хочет починить, исправить свою возлюбленную, и эти слова уносят меня в прошлое. Пол пытался починить меня, даже когда я не знала, что во мне что-то надломилось. Он пытается и сейчас.

По краям воспоминание немного размыто, но это не мешает ему быть реальным, поэтому я замедляю его и удерживаю в голове. В самом уголке вижу Пола, надевающего мне на палец кольцо. Он улыбается, мы счастливы. Да, тогда мы действительно были счастливы, сейчас я вспоминаю, что мы были очень, очень счастливы. Если мы только могли стать такими, как тогда. Но теперь уже слишком поздно.