Иностранная литература: тайны и демоны

В большинстве текстов русской литературы, которые как-то пытались отрефлексировать революцию, проблема перехода интеллектуалов на сторону восставшего класса одна из главных. Об этом говорил и Ленин, перефразируя знаменитую фразу Архимеда «Дайте мне точку опоры, и я сдвину Землю». Это от Ленина Горький услышал очень четкий, очень издевательский афоризм: «Вот так, одного за другим, мы перетянем всех русских и европейских Архимедов, тогда мир, хочет не хочет, а – перевернется!» Этот архетип – перетягивание Архимеда – инвариантная тема для всех сказок XX века, и не только в литературе. Эта тема отражена в советском кино и советской драматургии. В пьесе «Кремлевские куранты» (1939) из трилогии Николая Погодина о Ленине (в наше время ее называют не иначе как «Кремлевские обскуранты») перевербовывают инженера Забелина, демонстративно торгующего спичками у самого Кремля, в фильме «Депутат Балтики» Александра Зархи и Иосифа Хейфица (1936) – профессора Полежаева, преданного друзьями и коллегами; только звонок Ленина развеивает последние сомнения профессора. И обратите внимание: в фильме происходит буквально исцеление. Когда больному профессору приносят записку Ленина с пожеланием здоровья, профессор говорит: «Мне Ленин пожелал здоровья, значит, я буду здоров», – и немедленно приступает к научной работе. Интеллектуал становится крючком таким спусковым, триггером, потому что запускает главную часть действия. Как только интеллектуал переходит на сторону восставших, как доктор Арнери, например, сразу же начинается новый поворот истории (и сразу же интеллектуалы начинают делать одну глупость за другой).

И пятый непременный элемент этой конструкции – любовная тема. Когда-то у меня была долгая дискуссия с Гейдаром Джемалем, идеологом ислама в России, является ли революционным признаком аскеза или, наоборот, свободная любовь. Никогда еще не побеждала революция с темой аскезы, разве что революция иранская, и то не убежден. Революция всегда выступает с темой сексуального раскрепощения. И один инвариант, который присутствует в любовной теме, всегда тот, что главный изменник своему классу, в данном случае Вишенка, влюбляется в девушку из народа, в данном случае – в Редиску.

Редиска не должна достаться Чиполлино. Чиполлино такой же, как она. Чиполлино может полюбить что-нибудь фруктовое, большое, значительное. Он может полюбить то, что не похоже на него, а Редиска – его друг. А вот Вишенка полюбить Редиску может. Полюбить девочку Суок может наследник Тутти, и для него это главная мотивация перехода на сторону восставшего народа. В волшебной сказке всегда присутствует любовь, во всяком случае, в XX веке это вещь необходимая, и любовь эта всегда разворачивается между представителями двух разных классов, как в повести «Сорок первый» Бориса Лавренёва, которая ведь тоже, в сущности, абсолютная сказка, абсолютная идиллия. Говоруха-Отрок влюбляется в Марютку именно потому, что она такая простая, а она любит его за то, что он такой утонченный. Это обязательная деталь в революционном повествовании. Даже остров, на котором Говоруха-Отрок и Марютка устраивают свою робинзонаду, – черта волшебной сказки. И необходимость этого любовного хода делает «Приключения Чиполлино» очень важной для XX века сказкой: она лишний раз доказывает, что наследник рода обязательно будет наш, будет с нами.

Еще одна важная особенность всех русских волшебных сказок, которая роднит и «Приключения Буратино», и «Приключения Чиполлино», и «Город мастеров», и «Трех толстяков», – и я бы не назвал это даже морфологической чертой, это, скорее, общеидеологическая установка, – касается финала.

Вспомните «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Нина Петровская, одна из замечательных женщин Серебряного века, но посредственная переводчица, перевела сказку Карло Коллоди «Приключения Пиноккио. История деревянной куклы», а редактировать текст – в эмиграции в 1923 году – выпало Алексею Николаевичу Толстому, который до этого про Коллоди слыхом не слыхивал. Но он сделал из этой сказки, очень бледно и плоско переведенной, замечательный текст. Вот так появился первый «Золотой ключик». А сказка «Золотой ключик, или Приключения Буратино» 1935 года появилась потому, что после инфаркта врачи запретили Алексею Николаевичу писать серьезную прозу. А он как раз находился в процессе работы над «Хмурым утром». «Ну а если я полную ерунду буду писать – это можно?» Врач сказал: можно. И Толстой очень быстро навалял «Ключик». Действительно, полная ерунда, но ерунда гениальная. Толстой оторвался по полной программе. Вся арлекинада русского Серебряного века замечательно в его сказке воплощена, получилась такая ностальгическая сказка о русском Серебряном веке.