Иностранная литература: тайны и демоны

Это же чудо – «…не надо слишком привязываться к собственности»! Фраза, которую я всегда говорю. Это и есть самая прямая скандинавская мораль. Почему скандинавские писатели все символисты? Потому что вещная сторона мира слишком уязвима. Ничтожность вещи перед лицом катастрофы – вот глубокая мысль Туве Янссон. Помните лавку, к которой всю компанию Муми-тролля привел путевой указатель «Танцплощадка – сюда! Лавка». И в этой лавке у старушки Снифф хотел купить себе лимонаду, Снорк – тетрадь, Снусмумрик – новые штаны, которые не должны выглядеть слишком новыми, Муми-тролль – диадему для фрёкен Снорк, а фрёкен Снорк – медаль для Муми-тролля. Но у них не оказалось денег. Двадцать марок стоят штаны и двадцать марок семьдесят пять пенни все остальное. Но когда Снусмумрик отказывается от штанов, потому что они «не в его стиле», по расчетам Снорка, получается, что старушка должна им двадцать крон. И тогда они покупают себе и звезду большую вместо медали, и зеркальце вместо диадемы, и лимонад, да еще на семьдесят пять пенни леденцов. Как сказала старушка: «Одно покрывается другим, так что, в сущности, вы мне ничего не должны». Почему старушка так с ними щедра, ведь она прекрасно понимает, что это она фактически владелица штанов, а не Снусмумрик? Потому что перед лицом кометы считать марки совершенно бессмысленно, грядущая катастрофа переключает всё на другие ценности. И ребенок, который вовремя прочел Туве Янссон, уже никогда не будет цепляться за кастрюли, а выбросит их, как Снифф, вместе с палаткой.

Туве Янссон гораздо радикальней, чем Астрид Линдгрен. Максимум того, что могут себе позволить дети у Астрид, например, в «Пеппи Длинныйчулок» – это хватать руками оладьи со сковороды. «Можно есть руками?» – удивляется Анника. «Как хочешь, – ответила Пеппи, – я лично предпочитаю есть ртом»[109]. А выкинуть кастрюли и отказаться от тухлой желтой шелковой палатки – это радикальность Туве Янссон, для которой мир в любой момент может рухнуть и останется цел ровно потому, что мы умеем от очень многого отказываться.

Кроме муми-семейства, которое основа мира, как бы божественная такая семья: Бог-отец, Бог-мать, Бог-сын, – остальные типажи у Туве Янссон – это разные модели одиночества, разные модели богооставленности. Вот Мюмла – абсолютно довольное существо, существо, которое из всего делает счастье. И надо бы это одобрить, если бы это счастье не было замешано на таком самодовольстве, на такой тупости, на таком богатстве каких-то примитивных физических ощущений, что сразу ясно: Мюмла она и есть Мюмла. Это одиночество, которое не понимает себя. Вот Хемуль, существо, которое всех учит жить, потому что само оно жить абсолютно не умеет. В повести «В конце ноября» темным осенним утром Хемуль просыпается у себя в кровати, с тоской приближается к краю кровати, где простыня чуть похолоднее, прижимается к ней всем животом и ждет, когда к нему придет приятный сон. Сон все не приходит. Тогда Хемуль решил почувствовать себя добрым и сильным Хемулем, которого любят все. У него ничего не получилось. Тогда он представил себя бесконечно маленьким Хемулем, которого никто не любит, и у него тоже ничего не получилось, «…он по-прежнему оставался хемулем, который, как ни старался, ничего хорошего толком сделать не мог»[110]. Тогда он встает и идет руководить и отдавать никому не нужные распоряжения.

Другой вариант богооставленности – Ондатр (в новейших вариантах его почему-то переводят как Выхухоль), тот самый Ондатр, который уселся на торт. Помните?

Фрёкен Снорк критически оглядела Ондатра.

– А вы не встанете на минутку, дяденька? – сказала она.

– Зачем? Я сижу себе и сижу, – сказал Ондатр.

– Вы сидите на нашем торте! – сказала фрёкен Снорк[111].

Ондатр появляется в Муми-доле как предвестник страшных событий («Муми-тролль и комета»), Ондатр читает только одну книгу «О тщете всего сущего», но волшебник, прилетая, перепутав, дарит ему подарок – книгу о пользе всего сущего, чем Ондатр страшно разочарован («Шляпа волшебника»).

Еще один вариант – Филифьонка, существо, которое больше всего на свете ценит две вещи: во-первых, личное пространство, как всегда бывает у людей болезненно чувствительных, она хочет, чтобы все оставили ее в покое, и второе – стабильность. В этом смысле жизненная позиция Филифьонки – это модель путинской России, которая хочет, во-первых, абсолютной изоляции, а во-вторых, чтобы это никогда не кончалось. А рецепт от этой болезни для всех нас – «Филифьонка в ожидании катастрофы»: выйти буре навстречу, потому что тогда можно больше ничего не бояться. Это терапия, которая излечивает.