Иностранная литература: тайны и демоны

Сама Туве Янссон на идиотские вопросы о причинах своей популярности и на мой идиотский две тысячи первый вопрос на эту тему всегда отвечала просто: «Муми-дол – это дом, в котором все хотели бы жить. Это просто дом, в котором мы жили в детстве. И поэтому нам так ужасно возвращаться в пустые дома нашего детства». Но, конечно, причина не только в этом. Причина в сочетании уюта Муми-долины и грозного мира, расстилающегося вокруг. Причина вот в этом страшном контрапункте. Потому что мир муми-сказок – это грозный, печальный, страшный мир. Мир после мировой войны или перед мировой войной, но это в любом случае мир-катастрофа. А Муми-долина – это зерно, ядро мира, которое невозможно разрушить. Вероятно, этот контрапункт всего точнее описал другой вечный подросток, другая вечная девушка, на которую очень похожа была Туве Янссон внешне, по крайней мере, по голосу и по интонациям. У Новеллы Матвеевой есть песня, слишком даже знаменитая, но никто даже не задумывается, о чем она, потому что музыка очень красивая. Это песня «Ветер» («Какой большой ветер…»). А это песня о том, что налетел на остров ветер, описанный с замечательной гиперболической избыточностью, такой сильный, что зажечь спичку – «как на лету взглядом остановить птичку», гвоздь под этим ветром сам входит в стену, корешок редьки вылез и врос в другую грядку. Такой ветер, что кажется, конец мира настал. Но чем разрешается песня?

Какой большой ветер!
Ах, какой вихрь!
А ты сидишь тихо,
А ты глядишь нежно.

И никакой силой

Тебя нельзя стронуть.
Скорей Нептун слезет
Со своего трона.

То есть сущность мира – это все-таки не ветер. Сущность мира – это уютное ядро муми-дома, о чем есть уже и в Ветхом Завете:

…большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь[106].

Вот в муми-доме Господь, а вокруг бушует страшная черная вселенная.

Основа мировоззрения Туве Янссон – это мировоззрение ребенка, который родился в год самой страшной войны, в год Первой мировой войны, и первую свою сказку выпустил в 1945 году. Строго говоря, написала Туве Янссон первую сказку в 1938-м и сама придумала иллюстрации, но по-настоящему мир Туве Янссон – это мир 1940 года. Это начало для Финляндии самых катастрофических событий.

Многие сейчас с некоторым даже недоверием воспринимают весть о том, что когда-то скандинавская литература была впереди планеты всей. Когда-то главным спектаклем МХТ, Московского художественного театра, была постановка «Пер Гюнт» Генрика Ибсена со знаменитым Леонидом Леонидовым в главной роли. Я уж не говорю об ибсеновской «Норе» и вообще об ибсеновской драматургии, которая и в камерных психологических драмах, и в мистических поэмах вроде «Бранда» и «Пер Гюнта» была самым мощным фактором влияния на русскую литературу. Кнут Гамсун, с его «Голодом», с «Паном», с «Викторией», с «Мистериями», впоследствии с «Плодами земли», был самым читаемым европейским писателем в России. Это потом, когда Гамсун поддержал нацистов, его перестали помнить. И, конечно, Август Стриндберг, самый знаменитый, самый любимый Александром Блоком, самый ненавидимый Василием Розановым, Стриндберг-безумец, с его «Красной комнатой», «Фрёкен Жюли», «Сонатой призраков», был символом семейного разлада и женоненавистничества Серебряного века. Сельму Лагерлёф, первую женщину, получившую Нобелевскую премию по литературе, знали во всем мире далеко не только как автора «Чудесного путешествия Нильса с дикими гусями». (Кстати, «Путешествие Нильса…», как и «Путешествия Гулливера» Свифта, обработано у нас до тоненькой книжечки, а вообще это огромная книга, задуманная вполне прагматически, как путеводитель по Скандинавии, по ее истории, по ее географии.) Белинский восторженно рецензировал романы Андерсена, еще не зная его сказок. И датская литература, и шведская, и норвежская, и знаменитая финская «Калевала», которая была источником вдохновения для множества русских поэтов и, что еще значительнее, для художников, – все это создало феномен так называемого северного модерна, который через Петербург нам особенно доступен.