Иностранная литература: тайны и демоны

Вот этот промежуточный мир, пронизанный верой в сверхчеловека, чрезвычайно характерен для начала века. Ведь в начале века все ждут появления сверхчеловека. Миф о сверхчеловеке – главное ожидание и главное разочарование XX века. Никакого сверхчеловека не будет. Именно потому «Маугли» заканчивается таким страшным тупиком. Как только Маугли вырастает и становится человеком, ему нечего делать в джунглях, и волки отворачиваются от него. И если мы занимаемся действительно структурным анализом разных мифов XX века, то давайте уж называть вещи своими именами: миф о Маугли – это, конечно, миф христологический. Миф о том, как в мир приходит некий новый завет, которого вся культура начала XX века лихорадочно жаждет, страстно ждет этого третьего завета.

По мысли одних, например, Мережковского, это будет Завет культуры. Был Закон, потом Милосердие, третьим будет Завет культуры. Есть миф Горького, согласно которому новый завет будет заветом Богини Матери, потому что Бог Отец слишком жесток. Третьи, подобно Киплингу, ждут сверхчеловека, ждут синтеза Востока и Запада или, если угодно, синтеза цивилизации и первобытности, потому что первобытность вольет новую кровь в дряхлые жилы Запада. Безусловно, в основе этих ожиданий лежат идеи Ницше, любимого писателя Киплинга и Гумилева, – вспомним гумилевских «Веселых братьев», где герой выходит в путь, взяв с собой сотню папирос и томик Ницше, – больше ему, сверхчеловеку, ничего не нужно.

Но главная катастрофа XX века в том, что ницшеанский миф, киплингианский миф, гумилевский миф рухнул, обернувшись своей чудовищной противоположностью. Ницше, хотя сам к фашистам не имел никакого отношения, стал их главным организатором и вдохновителем, и ему уже никогда от этого не отмыться. А сверхчеловек оказался сверхнедочеловеком. Случилось то, чего Киплинг не знал, о чем Киплинг не мог догадываться. Случилось то, в чем прав был Лермонтов: Восток оказался сильней. Человек, пришедший в стаю волков, не научит волков разговаривать, и не даст им закона, и не приведет их к морали. Он станет волком и или умрет, или утратит человеческий разум. Вот в этом заключается главный, самый страшный и трагический урок XX века.

Мы сейчас наблюдаем с вами довольно интересный извод этого киплингианского конфликта. Некоторые утонченные интеллектуалы, желающие влить свежую кровь в дряхлые жилы цивилизации, начинают обожествлять ДНР и ЛНР. Почему-то стремление интеллигента припасть к дикости совершенно бессмертно, почему-то эта мечта никогда не умирает. Вот откуда у Ницше его любовь к простым и грубым радостям, вот откуда у Маугли его любовь к волкам. Маугли же не просто так вернулся в джунгли. Что ему мешало остаться в гостеприимном доме богатой женщины Мессуа? Но, побыв пастухом буйволов, он понял, что ему другой дороги просто нет, как всякому приличному человеку. Вот только утопия в том и заключается, что волка не сделаешь человеком. Человек становится волком, и это необратимо.

На эту тему, кстати говоря, написаны еще два великих произведения, поразительно друг на друга похожих и позволяющих нам вывести центральный инвариант (термин Александра Жолковского) прозы девяностых годов XIX века, которая потом аукнулась в двадцатых годах века двадцатого.

В каких двух текстах поднимается тема хирургического превращения зверя в человека? В «Острове доктора Моро» Герберта Уэллса и в «Человеке-амфибии» Александра Беляева. И связывают их три ключевых слова.

Во-первых, слово «Англия», потому что Англия – главная колониальная держава, которая решает эти проблемы наиболее напряженно. Потом Советский Союз становится главной колониальной державой, и появляется Ихтиандр, «Ихтиандр, сын мой!». Вот второе обстоятельство, которое их роднит. И третье ключевое слово – Закон. Помните, когда в «Острове доктора Моро», самой страшной антиутопии рубежа веков, зверолюди повторяют хором:

Не ходить на четвереньках – это Закон. Разве мы не люди? Не лакать воду языком – это Закон. Разве мы не люди? Не охотиться за другими людьми – это Закон. Разве мы не люди?[37]

Про закон говорят и волки: разница только в том, что Уэллс очень вовремя понял, что звери остались зверями, и потому страшные эксперименты на человеке-пуме закончились тем, что пума убила доктора Моро. А Маугли и его создатель искренне полагали, что никаких непреодолимых барьеров тут нет. Мы придем к Востоку, Восток нас примет, и из этого родится новый синтез, который осияет собою мир.

Почему, кстати говоря, такая, казалось бы, богатая, с такими великолепными приключениями история никак не превращается в масштабный сериал? Потому что всё, что можно написать про Маугли, Киплинг уже написал. Маугли – это роман-воспитание, и не случайна у Киплинга очень характерная отмазка: «…спустя много лет он стал взрослым и женился. Но это уже – рассказ для больших!» Или, как говорили бы Стругацкие, это совсем-совсем другая история.