Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

— Та цыть, Мариука! — упрашивал он. — Оставь этого человека! Чего ты хочешь? Дорожный человек попросился ночевать. Чего ты пристала, глупенькая?!

Казалось бы, ничего не было необыкновенного в этих словах Георгия. И были они чистейшей правдой: я действительно был «дорожный человек». Но вид Георгия доказывал лучше слов, что он врет, что он что-то скры--вает, что дело нечисто. Сурду был слишком явно растерян. Он не говорил, а бормотал неуверенно, боязливо. Он заискивал перед женой, и это лишь усиливало ее неясные подозрения и приводило в'бешенство.

— Молчи! — кричала она. — «Дорожный человек»! Знаю я твоих «дорожных людей»!

И опять набросилась на меня:

— Вон отсюда! Сию минуту чтоб духу твоего здесь не было!

Она неистовствовала. И все же, как ни покажется странным, эта женщина внушала мне неясную симпатию.

Ей вряд ли было тридцать лет. Но об этом можно было судить лишь по тому, что и Георгию было не больше. Лицо же ее было землистого цвета, щеки запали, морщины и черные круги лежали под глазами. Ей легко можно было дать и пятьдесят. Видимо, горькая бабья доля, нужда, заботы, беззащитность, безнадежность сделали из нее старуху раньше времени.

Но было в ней и что-то прекрасное. Даже в своей преждевременной старости она сохранила следы былой красоты. Это была женщина высокого роста, черноволосая, с высоким лбом, с прямым носом, с небольшим и мягким ртом, над которым еле темнел нежный пушок, и с бархатистым взглядом черных глаз, прикрытых длинными, густыми ресницами.

Она внушала мне ощущение строгости, ума, воли, душевной чистоты и женственности. Я почувствовал к ней доверие.

— Хозяйка, — негромко сказал я, — не кричите. Я как раз из тех людей, о которых кричать не надо.

Сам не знаю почему, но это сразу ее осадило.

— А что? —уже значительно тише спросила она.

—.Меня румыны ищут.

— Почему? — спросила она еще тише и с испугом.

Из-за ее спины Георгий делал мне отчаянные знаки молчать. Но молчать уже было невозможно.

— А вы, хозяйка-сердце, слыхали про таких людей, которые за крестьянскую долю борются? — спросил я.

Георгий был близок к обмороку.

А хозяйка сначала точно окаменела, потом рванулась ко мне и как-то странно замахала руками. Она хотела что-то сказать, но для меня нужных слов, видимо, не нашла и потому_г набросилась на мужа.

— Ах ты воловья голова! — закричала она громче

прежнего. — Такого человека ты заставил спать на полу? А? На полу?! Горе мое с дураком жить!

Через полминуты я сидел на теплой половине. Хозяйка вытащила из печи котелок кипятку, кинула в него щепотку сушеной моркови, которая должна была заменить чай, достала кусок мамалыги и стала меня потчевать.

Было больно смотреть на убожество жилища Сурду, на скудость его жизни, на хилость малышей, копошившихся на полу, среди грязной рванины. Было тяжело и грустно. Но все-таки было и тепло. Дождь прошел, улыбалось, заглядывая в окно, молодое весеннее солнце, а главное — какое-то простое, бедное, но милое тепло исходило от хозяев, в особенности от хозяйки.

— Не обижайтесь, что я так на вас накинулась, — сказала она и, метнув уже несколько примиренный, но все еще не~слишком мягкий взгляд на мужа, прибавила:— Он знает почему!

Сурду смущенно опустил голову.

— Ага! Стыдно стало? А я скажу!

— Цыть, Мариука! — прикрикнул на нее Сурду.—* Цыть, сорока!

— Вот! Слыхали? — воскликнула Мария. — Выходит, я уже сорока! А что он два раза возвращался из города пьяный и еще других пьяниц привозил, то ничего? То не сорока? Они ж так шумели, что жандарм приходил! Я ж жандарму должна была дать два яйца, чтоб только рыла его не видать поганого. То ничего? То не сорока? Вот я и на вас, извините, подумала.

Сурду сидел, опустив голову, и чесал за ухом. Он был рад неожиданно благополучному повороту дела. Когда Мария отворачивалась, он недоуменно разводил руками, как бы говоря мне: «Ну кто же их породу угадает? Сказано — бабы...»

Он с любовью следил за тем, как ловко она работает в печи ухватом и как умело режет мамалыгу белой ниткой.

А хозяйка потчевала меня неутомимо.

— Кушайте, кушайте, — говорила она. — Люди мы бедные, живем плохо, но такому человеку рады. Не слыхали вы, часом, как с нами будет, с молдаванами? Потому что очень мы сейчас пропадаем! Ой, как пропадаем!

Она помолчала, но очень скоро вспомнила, что на ней лежат обязанности хозяйки.

— Вот что, — сказала она,—полезайте-ка вы на печь, ложитесь спать. Одежду снимите, обсушу. А в торбе у вас что? Может, белье? Давайте постираю.

Обсушиться и поспать мне действительно было необходимо. Но пролежал я на печи недолго, а когда слез, то Георгию, видимо, показалось, что я собираюсь уходить. Он встревожился и предупредил меня, что на улицах люди крутятся, а про людей не знаешь, что кто сделает. Днем мне уходить нельзя, надо подождать до ночи.

Но тут на него опять набросилась жена: