Иноземец

Управление, наверное, обрывает телефоны, пытаясь дозвониться до меня, но атевийские сводки новостей под строгим контролем. Ни одно известие такого огромного значения не выскользнет в свет, пока того не захочет Табини, ни в этой Ассоциации, ни в других: атевийские воззрения на приоритеты, на общественные права и на обязанность айчжиин обеспечивать общественное благо ставят прецедент выше демократии.

Туристы могли и в самом деле ничего не знать, если несколько дней не смотрели телепередач. Даже телевизионная бригада могла не знать. А вот оппозиционеры, которые тяготеют к Илисиди, как сопернице Табини... у них наверняка есть свои источники информации, даже в хасдраваде, ведь атевийские ассоциации не имеют границ. Вот они наверняка захотели бы добраться до пайдхи и до информации, которой он обладает. И немедленно. И любой ценой.

А какие-то конкурирующие группировки, может быть, хотели заглушить слова пайдхи, характер которых они, как им казалось, знают и так, без всяких допросов.

А может, они хотели чего-то другого. Может, никогда и не было никаких покушений на его жизнь - может, они просто хотели схватить его и допросить, узнать, что скажет землянин и что это будет значить для их положения, прежде чем Табини предпримет какие-то действия, смысл которых им будет непонятен.

Табини сам отдал приказ о спешном и досрочном возвращении из Тайбена после того, как вооружил меня против вполне предсказуемых действий людей, к которым Табини уже решил меня отправить?

А было ли покушение в моей спальне вообще подлинным хоть в каком-то смысле - или же Табини сам его организовал, чтобы иметь предлог?

И почему Банитчи, агент столь высокого ранга, так кстати оказался в моем крыле здания той ночью? Повара и мелкие чиновники не заслуживают такого уровня охраны. Да, они охраняли именно мою комнату - Табини был уже в курсе того, что происходит в небе.

Но чтобы агент с опытом Банитчи позволил человеку, которого он охраняет, спать при открытой садовой двери и решетке?

Все путалось и расплывалось. Он чувствовал, как руки стали влажными от холодного пота, его внезапно ошеломила злость и обида за все эти игры. А я ведь поверил Сенеди. Поверил спектаклю в подвале, когда мне приставили пистолет ко лбу - они заставили меня считать, что я умру, и в такой момент, черт побери, когда, казалось бы, я должен был думать о Барб, когда, казалось бы, я должен был думать о матери, о Тоби, хоть о каком-нибудь человеке, - ни о ком таком я не думал. Они поставили меня в ситуацию, когда перед человеком раскрываются самые ошеломительные, глубоко личные истины, и я не обнаружил в себе никаких благородных чувств, даже просто человеческой реакции. Высокие снега да небо - вот все, что я смог увидеть, одиночество вот все, что сумел вообразить, - просто снег, просто небо и холод, там, наверху, куда я убегал, чтобы найти одиночество вдали от моей работы, от шумных притязаний моей собственной семьи на мое время, - вот та правда, с которой они меня столкнули, и нет во мне ни единой теплой человеческой мысли, ни любви, ни человечности...

Ладонь взлетела к лицу в последний миг, едва успела прикрыть внезапно хлынувшие слезы - беспомощная, детская реакция, он сразу твердо сказал себе, что это просто нервы, психологический срыв после пережитого кризиса по крайней мере, вполне человеческая реакция... если найдется хоть что-нибудь в моих поступках человеческое и естественное, если найдется в моих поступках хоть что-то еще, кроме проклятой цепи продуманных, рассчитанных, технически и политически взвешенных ходов...

- Нади!

Над ним застыл Гири. Брен не знал Гири. Гири не знал его. Просто Гири видел, что пайдхи ведет себя странно, а вдова не хочет, чтобы он умер, потому что он ей нужен.

Хорошо, что хоть кому-то я нужен.

Брен вытер глаза, откинул голову на спинку кресла и расслабил лицо, убрав с него всякое выражение, мысленно обрубив для этого нервы, делая все более короткие вдохи, пока не стал таким же каменно-спокойным, как Банитчи или Табини.

- Вам больно, нанд' пайдхи? Вам нужен врач?

Смятение Гири было таким смешным, таким безумно, истерически смешным, что чуть не раскололо маску Брена. Он рассмеялся - одним коротким, сдавленным смешком - но тут же овладел собой и второй раз вытер глаза.

- Нет, - сказал он, пока Гири не поднял тревогу. - Нет, черт побери, мне не нужен врач. Со мной все в порядке. Я просто устал.

Он закрыл глаза, чтобы к нему больше не лезли с помощью и сочувствием, снова почувствовал, как текут слезы, но не поднял век, он просто старался дышать спокойно... вниз по длинной-длинной, раскалывающей голову спирали тепла от огня и недостатка кислорода, спирали, которая кончалась неизвестно где, в кружащей голову темноте. Он слышал, как где-то на заднем плане переговариваются встревоженные голоса... наверно, обо мне говорят. Черт, а почему бы им не говорить обо мне?