ИНСАЙТ

Но она уже не слушала меня. Все слова слились в неразборчивое хныканье. Я приподнял край плаща, чтобы посмотреть, как она, но меня встретила только сардоническая, неестественная улыбка, уродующая разбитые губы.

– Знаешь, – теперь она говорила, будто с трудом сдерживала смех. – Знаешь, я ведь тоже обещала. Ла-ла-ла. Им.

Она взмахнула рукой, обведя зал:

– Все лгут, все умирают. А знаешь, зачем они умерли? Дети. Знаешь?

Я только покачал головой. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут её глаза обессмыслились, и она опять залепетала что-то нечленораздельное, протянув искалеченную правую руку и глухо постукивая ногтем о фарфор на моём лбу.

– Подожди, милая. Скоро мы пойдём домой.

Она не слышала. Заперлась, как в крепости, за крошащимися стенами своего искалеченного издевательствами разума. Я подтащил её к постаменту и посадил рядом, сняв плащ и прикрыв ей голову, как маленькому ребёнку, спрятавшемуся от темноты. А сам, сглотнув горечь, выпрямился и ещё раз огляделся вокруг.

К горлу снова подкатила тошнота, но я справился. Сил ужасаться уже не осталось. Не будь моей девочки, я бы, наверное, просто сел бы и ждал, чем всё, в итоге, закончится. Но она была здесь. Живая. И у меня была надежда ей помочь. И месть. Да, у меня была месть.

Я старался не смотреть на лица вокруг. Боялся, что если узнаю кого-то из наших, то окончательно свихнусь. Обошёл вокруг стен, устало, уже как-то дежурно ужасаясь. Тела выглядели ужасно. Не только потому, что были детскими. Они иссохли, словно много лет пролежали в пустыне. Костяки, обтянутые высохшими волокнами плоти, бессмысленно оскаленные зубы. У некоторых вместо ног, были голые кости. Будто кто-то снял с них плоть…

– Хи. Ты пришёл поиграть?

Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подскочить, в панике хватаясь за нож. Но позади был только постамент и привалившаяся к нему Лиса. И десяток почти свежих тел, висящих вокруг алтаря адской гирляндой.

– Нет, поиграть приходят всегда семь! Поют, чтобы прийти…

Новый голос раздался прямо в голове. Я бросил нож и, задыхаясь, схватился за голову. Смех. Неуместный в этом кошмаре, радостный детский смех, игривым колокольчиком звенел то тут, то там. Прячась в тенях. Дразня меня. Счастливый. Издевательский. Висящие на цепях тела закачались, словно под порывом ветра. Сталкивались, подёргивались. Не выдержав, я завизжал от ужаса, закрыл глаза… И увидел.

Свет, который мешал мне до этого, исчез. Он висел вокруг пещеры сплошной, монолитной массой, протянувшись в бесконечность. Давящий, устрашающий. А мы словно оказались в маленькой полости. Пузырьке воздуха в сердцевине бесконечного океана сияния. А в самом центре был тот же скучный, прозрачный стеклянный шарик. Я шагнул вперёд и, как в стену, упёрся в чужой взгляд. Одна из детей, висящая справа от меня, серьёзно и взыскательно уставилась на меня ясными, добрыми глазами, словно узнав. Для иного зрения, она выглядела обычным ребёнком. Только то, что она продолжала висеть в воздухе, а майку сзади топорщил мясницкий крюк, не позволило мне обмануться.

– Ты не тот, кто обычно приходит.

– Нет. Нет. Должно быть семь. А это кто?

Зазвучавший хор детских голосов сопровождался позвякиванием цепей, пока остальные подвешенные медленно и зловеще разворачивались в мою сторону. Когда они двигались я заметил, что от каждого из них тянутся еле заметные, как паутинки на свету, ниточки энергии, стягивающиеся к шарику на каменной тумбе. Дети уставились на меня, а я замер, не зная, что сказать и как реагировать на этот новый виток безумия.

– Кто вы? – кое-как мне удалось разомкнуть пересохшие губы.

– Мы? Не знаем. Мы играем и даём свет. Да. Свет. Нужен семерым. Мы нужны. Да. Они поют. Вы тоже пели.

Они говорили все одновременно так, что слова сливались в какую-то радостную какофонию и приходилось прилагать усилия, чтобы что-нибудь разобрать. Пели… Пела Лиса, и только тогда мы смогли войти в двери. Пела гимны Озарённых.

– Семь? Что за семь?

– Семь приходят петь нам. Да. Друзья. Берут свет, который стал не нужен. Да. Кто устал. Они…

– Озарённые?

– Люди. Светлые. Не как ты. Нет. Ты страшный. Другой.

В голосах послышалась опаска. Дети вокруг постамента стали раскачиваться на своих цепях, как на жутких качелях. Голоса звучали громче, превращаясь в рокот прибоя. Свет вокруг пещеры беспокойно замерцал. Только девочка, заговорившая со мной первой, продолжала серьёзно смотреть на меня. В её глазах я заметил то, чего не было у других. Сомнение.

Я подошел к ней, не обращая внимания на усиливающийся хор голосов, который начинал становиться болезненным, и заговорил. Спокойно, как разговаривал когда-то давно с испуганным ребёнком:

– Что случилось? Расскажешь мне?

Девочка посмотрела на меня, будто раздумывая, стоит ли отвечать. Шум бился в ушах со всё усиливающейся яростью, и я почувствовал, как на шею капнуло что-то горячее. Провёл рукой, посмотрел и увидел кровь. Чёрную. Нечеловеческую. Кажется, она шла из ушей. Но, когда девочка заговорила, я услышал её совершенно ясно: