Инспекция. Число Ревекки

– Правду говорю, из мужского передали, верняк: большой партизанский отряд уже рядом с лагерем. Говорят, не сегодня завтра нас будут отбивать…

– Будут отбивать, – скривившись, передразнила Кася, продолжая растирать маслянистое лекарство по икрам, – очередная параша! А ты уши развесила и веришь всякой ерунде. На прошлой неделе из мужского тоже верняк был про международную конвенцию, на которой потребовали закрыть лагеря прямо на будущий день. До сих пор закрывают, как я погляжу.

– За что купила, за то продала, – обиженно проворчала соседка сверху, не отрывая взгляда от склянки в руках у Ревекки.

– Конвенции, как же, – со смешком проговорила Люба. – Вчера Лора-парижанка из семнадцатого рассказала, что теперь все евреи, которых гонят в лагеря, считаются лицами без гражданства. Неважно, какие бумажки у них имеются: хоть паспорт Франции, хоть Бельгии, хоть Голландии – нет гражданства, и все тут. А значит, эсэсы могут забирать все их имущество себе!

– А будто до этого они церемонились с имуществом, – процедила Кася.

– Хоть какой-то порядок был, – пожала плечами Люба, – бумаги составляли, опись какая-никакая.

– Подтереться можешь теми бумагами, – сказала Кася.

Люба нахмурилась. Голова сверху снова вмешалась:

– Верно, полное беззаконие, нет гражданства – хватай и кидай в лагерь, и никто не заступится, что французского гражданина увозят. Дай, что ль, намазаться, все равно отберут…

– Да вы совсем сдурели или как? – не выдержала Кася. – Кто заступится за них?! А до этого сильно заступались? Прям верещали во всю глотку, когда их разнесчастных граждан еще с паспортами вели к эшелону. Весь мир молчит – ему плевать, за кого молчать. А вы развели тут глупую болтовню, лишь бы воздух сотрясать.

– Ты давай залазь сюда, я тебе и воздух сотрясу, и башку заодно, – вскипела голова сверху.

Ревекка тут же положила руку на плечо Касе.

– Тише ты, еще не хватало между собой ругаться.

– А чего она ерунду несет! – Кася кивнула наверх.

– Скрой свое шоссе для вшей, – шикнула Ревекка на соседку сверху.

Щербатая голова качнулась, закатила глаза и вновь исчезла в темноте.

Ревекка повернулась к Любе:

– Это правда. Как будто кто-то пытался нам помочь, когда у нас паспорта были. Нет, Люба, никому мы не нужны. Ты не злись, а прими: тут мы сами за себя, нечего рассчитывать на запроволочный мир.

Люба едва слышно что-то процедила сквозь зубы и отвернулась.

Раздался резкий крик блоковой:

– На улицу! В пятерки! С пустыми руками! Всё оставить в бараке!

«На улицу» было произнесено с особой упоенностью, протяжное «у» наполнилось совершенно непередаваемой эмоциональной сочностью, сразу ощущалось – не рядовой окрик, особенный день. Все тут же кинулись прочь из барака. Первые колонны уже двигались в душевую. Их барак был следующим на очереди.

– Это еще что, гадина?! – Блоковая подскочила к одной из женщин в их колонне и ударила палкой по рукам.

Длинные худые пальцы разжались, и на землю полетела ложка-нож. Опустив голову, заключенная молчала, с непередаваемой тоской глядя на потерянный предмет, который в лагере был на вес золота. Их подпольно делали в мужском из кусков труб и контрабандой переправляли в другие сектора по цене целой хлебной пайки за штуку. Ревекка понимала, как обидно было потерять такую ценность.

– Взять!

Надзирательница появилась неожиданно. Никто и не заметил, как она подошла. Это была Алиса – настоящая красавица с белокурыми волосами, модно уложенными прилизанными колечками. Несмотря на всю свою ненависть, Ревекка не могла побороть невольного восхищения внешним видом Алисы: молочные щечки в румянах, аккуратные алые губы, ухоженные руки, чистая одежда, скроенная по ладной округлой фигуре. На вид Алисе было лет двадцать с небольшим.

Ласково улыбаясь, она спустила с поводка овчарку. Собака кинулась на несчастную, пытавшуюся утаить ложку-нож, повалила ее на землю и начала рвать на ней одежду. Мощные челюсти хватали тонкую застиранную ткань и с треском разрывали ее. Сгустки собачьей слюны вместе с клочьями полосатой ткани летели во все стороны, но, к удивлению заключенных, зубы овчарки не впивались в кожу узницы, хватала она только халат. Ополоумевшая от ужаса девушка была уже практически голая. Свернувшись калачиком и обхватив голову руками, она пыталась спрятать лицо. Тело ее покрылось ссадинами, но не от зубов пса, а от твердой земли, по которой тот возил ее.

– Взять! Кусать! – крикливо приказывала собаке Алиса.

Наконец, не выдержав, она стегнула ее поводком. Собака залаяла и продолжила трепать остатки ткани на поясе заключенной. Лицо надзирательницы налилось кровью, став цвета ее румян. Она выхватила из-за пояса хлыст и принялась избивать им пса. Тот присел на передние лапы, прижал уши и визгливо заскулил. Во время ударов он лишь закрывал глаза да сильнее прижимал уши. Затем начал отползать, но надзирательница шла за ним, продолжая хлестать.

– Не все животные – животные, – пробормотала Кася.