Инспекция. Число Ревекки

– Я вижу, вы успели тут поразмышлять о человеческой природе.

– Безусловно! Я же не могу не замечать, что все эти заключенные считают нас законченными извергами. Но мы-то себя таковыми не признаем. Мы уничтожаем во имя того, во что свято веруем, что считаем правильным. Готовы ли мы пожертвовать своими жизнями ради этого? Определенно… многие готовы…

Он сделал крошечную паузу, задумчиво вскинув глаза к серому небу, отчего мне сразу же подумалось, что доктор себя к таковым все же не причисляет.

– Для них убийство – это вовсе не какое-нибудь приятное дело, – продолжил он, – это неизбежное на пути к цели, это необходимо совершить. Именно так: вынужденная необходимость, безусловно неприятная, но не имеющая альтернатив. И те, кто вынужден оперировать этим неприятным инструментом, – злодеи ли эти люди?..

Доктор посмотрел на меня. Я ничего не ответил. Судя по всему, сам он считал, что ответ отрицательный.

– Я размышлял дальше, гауптштурмфюрер фон Тилл: так кого же я готов признать злодеем? И я понял, убить мать с ребенком не садизм, если есть четкий приказ, за которым стоит истинная цель. Садизм – это убить вначале ребенка и только после этого мать. Так вот те, кто строит очередность процесса таким образом, чтобы насладиться материнским исступлением, и есть злодеи в чистом виде. Именно такие персонажи рушат всеобщую убежденность в том, что немцы – высокоцивилизованный народ. И наш антисемитизм, прилежно взращенный на потребность времени, тут ни при чем. Антисемитизм – что ж, все народы, которые хоть так или иначе соприкоснулись с евреями, подвержены ему в той или иной степени. К этому стоит отнестись философски. Раз в две тысячи лет кому-то приходится проредить это стадо, почему бы на сей раз великую миссию исполнить не нам?

Я продолжал с интересом наблюдать за доктором. Теперь, уже даже не боясь заставить его почувствовать себя неловко, я прямо спросил:

– Считаете ли вы себя отчасти таковым?

– Садистом? – Как я и ожидал, вопрос ничуть не покоробил Габриэля. – Видите ли… даже уничтожая крыс у себя в подвале, я стараюсь избегать лишних мучений. Так что нет, не считаю. Любой нормальный человек – я сейчас не говорю о душевнобольных – обладает врожденной антипатией, отвращением к уничтожению себе подобного. Наша задача в сложившихся обстоятельствах сохранить это врожденное качество и не перейти черту, понимаете? А это сделать довольно легко. Иногда подобный переход совершают даже от скуки, чтобы вы знали. Охранники в лагерях часто заключают споры, знаете, из разряда уложить одним выстрелом сразу двоих, а то и троих, поставив их друг за другом. Это обычная скука, и к тому же банальная возможность. Им скучно, и они могут.

Он посмотрел на меня, пожимая плечами и всем своим видом давая понять, что легко понимает сложившиеся закономерности. Возможно, не принимает – тут я до сих пор не уяснил для себя, – но понимает, тут уж безусловно. Доктор тем временем продолжил:

– Недавно я столкнулся с одним из самых невероятных развлечений с точки зрения полной поломки психики. В одиннадцатом блоке ставят заключенного лицом к стенке, вскидывают автомат, звучит приказ «Огонь!», а сзади следует удар палкой вместо выстрела. Позже заключенный приходит в себя и ему говорят, что он уже в аду, где теперь все то же самое будет продолжаться бесконечно, так как он был нечестив. И хохочут. Заключенный сходит с ума, конечно же, и его приходится пристреливать уже по-настоящему. Я также знаю, что на Восточном фронте происходят совершенно не укладывающиеся в голове… – Габриэль попытался подобрать нейтральное слово, – инциденты. Охранники, которых перевели сюда с передовой, рассказывали о шестиконечных звездах, которые вырезали на лбу еврейских детей. О том, как по мальчикам пристреливали пулеметы. О девушках с отрезанными грудными железами, вспоротыми животами, отрубленными кистями и выколотыми глазами. О групповых изнасилованиях школьниц, о трупах женщин с пригвожденными к ним детьми, о разрывании детей пополам на глазах у еще живых матерей, знаете, за одну ножку держат, другую прижимают сапогом к земле и… впрочем, не будем углубляться в детали. Мне подробно описывали огромную груду обнаженных тел девочек-подростков – их еще живыми отделили от остальной массы пленных и отдали на потеху рядовому составу.

– Подобные… вещи происходят во время любого военного конфликта, – тихо, но твердо проговорил я. – Вы понятия не имеете, что творят русские с нашими военнопленными. Да и случись нашим женщинам попасть в их лапы, вы думаете, их ждала бы иная судьба?

Доктор Линдт и не думал спорить. Напротив, он закивал еще до того, как я умолк.