Инспекция. Число Ревекки

– Замените слово «уничтожить» на «обеспечить милосердную смерть» – и вы уже не убийца, но благодетель, взваливший на себя тяжкую, но необходимую миссию. Эти подмены понятий очень помогают, рекомендую. Они взрастят благодетелей целой нации, избавленных от вины.

Вдалеке раздались выстрелы. Мы остановились и посмотрели в ту сторону.

– По уставу, прежде чем стрелять, часовые обязаны крикнуть «стоять», – произнес я, вспоминая лагерные правила.

Доктор кивнул, силясь разглядеть, что там происходило. Окрика часового слышно не было: судя по всему, тот стрелял без предупреждения.

– Они никогда не кричат, – проговорил он. – Думаю, иногда они стреляют просто так, – он посмотрел на меня, – даже в тех, которые и не думают бежать.

– Судя по всему, увольнительные и премии за недопущение побега до сих пор полагаются, – предположил я.

Габриэль с громким смешком кивнул. Мы двинулись дальше.

– И что вы чувствуете?

– Что, простите? – он вопросительно посмотрел на меня.

Я подосадовал на себя, что сегодня слишком часто мой язык действовал вперед мысли.

– Вы говорили про попытку избавления от чувства вины, – я понимал, что буду глупо выглядеть, если замну вопрос, – успешно все это?

К счастью, Габриэля не удивил вопрос, он продолжал смотреть равнодушным взглядом на трубы крематория, дымившие вдали. Я вдруг понял, что, окажись в этом месте совершенно случайно, никогда бы не догадался об истинном назначении зданий с трубами. Ухоженные дорожки, укрытые на зиму цветочные клумбы, табличка «Бани» над входом – все это действительно легко могло ввести в заблуждение кого угодно, не только того, кто отчаянно хотел жить.

– Я подчиняюсь приказам, как и обычный солдат, который верен своему отечеству. Долг и работа, – совершенно ровно произнес Габриэль.

Он будто заранее выжал фразу от каких-либо эмоций и выдал мне что-то белесое, отпульсировавшее, без какого-либо нерва, общее и пресное.

Показался главный лагерь, окруженный двойным рядом колючей проволоки в два человеческих роста. Я знал, что здесь оба ряда находились под высоким напряжением. Прожекторы на караульных вышках все еще не гасили, и они продолжали разбавлять рассветную муть своими широкими лучами.

– Посмотрите вокруг, – сказал он, – это фактически целый город. Здесь свои радости и беды, интриги и сплетни, кинотеатр, театр, танцевальные вечера и спортивный клуб, черт подери. Да, на задворках этой нормальности кто-то умирает… многие умирают, толпы, если уж совсем начистоту. Но сейчас это обыденность, именно так, – доктор Линдт пожал плечами, – не больше. А потому, да, попытку избавления от вины стоит признать успешной. Если в первые дни крыша не едет, то после привыкнете. В целом паттерн у человека… паттерн, если не знаете, это привычка, типичная схема для действия… это формируется в течение примерно месяца. Неважно, какая схема.

– То, о чем вы говорите, я испытал на себе, едва прибыл в Дахау, – вдруг вспомнилось мне, – возможно, не в той мере, в которой довелось вам, но в первый же день мне пришлось участвовать в церемонии посвящения новичков. Она заключалась в избиении заключенных. Я помню свои мысли в тот момент, они были… – я попытался подобрать верное слово, – лишними, скажем так, не способствовавшими делу.

Габриэль Линдт кивнул.

– Все мы приезжаем, окрыленные некими идеалистическими воззрениями, вложенными в наши головы еще в отчем доме, но постепенно эти крылья тяжелеют и, как будто намокшие, тянут вниз. Они попросту становятся балластом, который надо сбросить, чтобы двигаться дальше.

– Что ж, я рад, доктор Линдт, что вам окончательно удалось избавиться от своего балласта, – я сделал ударение на последнем слове.

– Пожалуйста, просто Габриэль, – тут же поправил он. – Да, это так. Если кто-то решит, что моя голова полна мыслей о смысле жизни, ее величии и попранности, то, боюсь, я их разочарую. Вчера, сортируя очередную партию на платформе и отправляя одних направо, на работы, других налево, в газовые камеры, я думал, что взять на ужин: шницель или колбаски. Кругом хаос, прожекторы заливают платформу, на ней это стадо с перекошенными лицами смотрит на начальника конвоя, тот что-то докладывает нашим транспортникам. Собаки рвутся с цепей, крики, гомон, плач детей, стоны стариков и больных, а у меня в голове: «Шницель или колбаски?» С одной стороны, шницель был позавчера и за день до этого, надоел, но, с другой стороны, колбаски у нашего повара получаются не столь удачные. Направо. Налево. Налево. Направо. Шницель. Колбаски. Налево… А этот вроде ничего, крепкий, можно было направо, а впрочем, черт с ним… Так шницель или колбаски? Вот и все мои мысли в тот момент. Муки моего выбора.

Мне внезапно стало смешно. Я громко хохотнул и покачал головой. Габриэль развел руками:

– Все мы тут до ужаса заурядны и скучны. Все наши мысли крутятся вокруг еды, успеваемости отпрысков, настроения любовницы, головных болей жены, аренды жилья, выходных в пивной с друзьями, выгодных вложений и дивидендов. Все то же, что в голове у всякого человека в этом мире, – только на территории лагеря.