Инспекция. Число Ревекки

– Видите ли, в чем дело: пока этот ящик не попадет в экономический отдел и его содержимое не будет внесено в учетные книги, никто, кроме нас и этой вот глазастой, – доктор кивнул на девушку, только что бросившую в ящик пачку купюр и теперь исподлобья наблюдавшую за нами, – не в курсе, что там лежит. А потому я могу сделать вот так, – Габриэль нагнулся и вытащил эту пачку из ящика, – и спать спокойно. Ибо полагаю, что вы меня не сдадите, равно как уверен, что и она этого тоже не сделает, так как хочет съесть ту колбасу, которую спрятала под робой, едва мы вошли. Я милостиво позволю ей полакомиться деликатесом, найденным в вещах ее соплеменников, а она так же милостиво будет держать язык за зубами.

Габриэль многозначительно посмотрел на девушку. Та тут же опустила голову и продолжила сортировку вещей.

Я продолжал смотреть в ящик, не в силах отвести взгляда от украшений. Даже не будучи ювелиром, я прекрасно понимал, что стоили они уйму денег.

– Глупо не пользоваться возможностями… – Габриэль тихо продолжал говорить, приблизившись к моему уху, чтобы не слышали заключенные.

С трудом оторвавшись от содержимого ящика, я посмотрел на него, чувствуя себя немного потерянным. Безотчетная тревога охватила меня вдруг. Не потому, что Габриэль говорил все это в присутствии узниц, но какая-то неприятная мысль начала свербеть на задворках разума.

– Мы уничтожаем во благо рейха врага, который хотел уничтожить нас… – так же тихо проговорил я, снова глядя на ящик.

– Или убиваем ради материальной выгоды. Дилемма, не правда ли? В этом бараке граница размывается. Но я все же придерживаюсь первого варианта, ибо второе появилось после – как побочный эффект. В медицине такое часто встречается, а что есть все происходящее, как не массовое излечение от паразита, ведь так, гауптштурмфюрер?

И Габриэль впился в меня взглядом, которого я не замечал у него до этого. И я осознал, что доктор Линдт втайне насмехался над всем этим массовым примирением.

– Именно так, – сентенциозно проговорил я и еще больше сконфузился.

Сотни фраз, крутившихся на языке, разом куда-то улетучились из головы. Я чувствовал себя глупо, будучи не в силах отойти от ящика, но и не в силах протянуть руку, чтобы взять из него что-то.

Габриэль вдруг вытащил из кармана пачку купюр и небрежно швырнул ее обратно в ящик.

– Как видите, человек способен объяснить и оправдать любой этический казус, если это касается его лично.

Мы вышли наружу. Я взглянул на небо, начинался дождь. Мимо торопливо промаршировал охранный отряд, за спинами подрагивали автоматы – смена караула. Я поднял воротник. Дальше шли молча. Дождь нарастал, мы прибавили шаг. Сквозь моросящую муть уже видны были ворота в главный лагерь, на которых красовались потемневшие от воды буквы: «Труд освобождает». Едва мы прошли, полило как из ведра. Стало ясно: пока доберемся до комендатуры, промокнем насквозь. Габриэль свернул к блоку, стоявшему ближе всего к воротам.

– Знаете, что происходит в этом бараке? – спросил Габриэль, расстегивая мокрый плащ.

Я стряхивал крупные капли с воротника и погон.

– Я видел, как охрана время от времени отводила сюда небольшие группы заключенных. Лазарет для избранных? – предположил я, кивнув на чистые и яркие занавески в окнах барака.

– Можно и так сказать, – усмехнулся Габриэль. – Это Sonderbau[46].

Я молчал. Габриэль улыбнулся:

– Бордель. Для избранных, как вы верно подметили… номеров, – добавил он. – Его открыли этим летом по личному приказу Гиммлера.

Я вновь посмотрел на барак, будто увидел его впервые. Занавески были плотно задернуты, невозможно было понять, что происходило за ними.

– Там… немки?

– Поначалу исключительно, – кивнул Габриэль, – теперь только половина, остальные – украинки, полячки, сейчас даже несколько француженок и чешка, если не ошибаюсь.

– Но для чего? – продолжал искренне недоумевать я. – На кой черт заботиться о сексуальном удовлетворении этого сброда?

– Что ж, небольшая косточка, поощрение, так сказать. Сюда ведь не каждый заключенный вхож, а лишь особая группа. Никаких евреев, впрочем, они и не смогут: билет сюда стоит две рейхсмарки, а деньги, как вы знаете, им не разрешено получать. В основном сюда ходят политические, которые имели мозги продержаться в лагере больше года, а некоторые – и все два. Среди своих они привилегированные: у них относительно простая работа под крышей, иногда даже повышенный паек. Они – наглядная картинка для вновь прибывших, которая доказывает, что здесь можно выжить и даже относительно сносно существовать – для этого нужно лишь безропотно выполнять волю немца и содействовать ему во всех делах. И тогда будут и еда, и привилегии, и даже женщины. И чтобы не потерять эти косточки, они будут помогать нам поддерживать порядок. Этот бордель, скажем так, еще один кирпичик в фундаменте нашей власти.

Ему вдруг пришла в голову идея.

– Предлагаю вам поучаствовать в занятном дельце в этом доме удовольствий, – Габриэль подмигнул, я же с отвращением отшатнулся.

Доктор поспешил успокоить: