Инспекция. Число Ревекки

Я отметил, что буквально за несколько мгновений до этого он уже успел кинуть взгляд на настенные часы.

– Любите точность?

Мы вышли на улицу. Дождь не прекратился, но стал слабее. Запахнувшись в плащи и подняв воротники, мы двинулись к комендатуре.

– Люблю напоминать себе, откуда эти часы, – поразмыслив, ответил доктор, понявший, к чему относилось мое последнее замечание.

– Подарок женщины? – Я многозначительно приподнял брови.

– Лучше: эти часы из сортировочного барака. Точно такие же были на руке одного еврея. Мне нравится думать, что это те самые часы.

– Вы полны загадок, доктор Линдт. – Я улыбнулся. – Судя по всему, в вашей биографии таится много любопытного.

Он покачал головой:

– Боюсь, я вас разочарую. Ничего интересного. Мою семью разорил еврейский банкир. Отец повесился, мать вскоре заболела и умерла, поскольку не на что было купить лекарства. Чтобы я мог продолжить учебу, старшая сестра зарабатывала не всегда честными способами. – Габриэль говорил без каких-либо эмоций, совершенно ровным тоном. – А потом этот банкир попал сюда со всей своей семьей. Прежде чем сделать ему укол с фенолом, я напомнил ему про своего отца. Часов у него тогда уже не было, они красовались на его руке тогда, давно, когда я был ребенком, а он приходил к нам домой обсуждать дела с отцом. Он часто на них смотрел, демонстративно, желал, наверное, чтобы и другие подмечали эту дорогую вещицу… Я подмечал, хотел иметь такие же, как вырасту. Что ж, я вырос! И у меня такие же.

Я остановился и внимательно посмотрел на Габриэля, пораженный его отношением к трагедии своей жизни.

– Вам действительно есть за что ненавидеть этот проклятый народец.

– Евреев? Бросьте, в роли того банкира мог выступить кто угодно, – Габриэль пожал плечами. – Кстати, чтоб вы знали, тут же находятся музыкальный зал и библиотека для немецких заключенных, впрочем, достойной литературы нет, я справлялся, так, дрянные детективные книжонки.

17 сентября 202… Лекция № 3

– На прошлом занятии мы говорили об играх в прятки с собственной совестью. Я имею в виду попытку переложить личную ответственность на приказ свыше. Уже после занятия меня настигла еще одна историческая аллюзия на тему, которая, думаю, будет вам весьма любопытна.

Говоря это, преподаватель раскрыл мокрый зонт и поставил его сушиться в углу аудитории, затем снял и встряхнул влажную замшевую куртку и повесил на спинку стула. За окном продолжал барабанить затяжной осенний дождь. Многие студенты принесли с собой термокружки, из которых сквозь отверстия выходил пар, разнося по аудитории ароматы разнотравья, чая и кофе. Рядом с термосом Агаты лежала раскрытая пачка печенья.

– Давайте снова вернемся к временам не столь отдаленным, а именно к попытке устранения Гитлера в июле сорок четвертого. Своей неуверенностью, нерасторопностью и отсутствием какой-либо согласованности несчастные заговорщики сами сделали все, чтобы их потуги уничтожить фюрера с треском провалились. С громким треском, потому что последовало за этим семь тысяч арестов. Но я хочу привлечь ваше внимание к суду над неудачливыми заговорщиками. Он прошел с молниеносной быстротой. Председателем был знаменитый Рональд Фрейслер, к тому времени он уже успел отметиться на благо нацизма, отправив на казнь мюнхенских студентов. Тех самых, которые нашли в себе смелость выйти на демонстрации против режима[47]. Фрейслер был прекрасным образчиком человека, живущего исключительно здесь и сейчас, по ситуации. В Первой мировой ему выпало попасть в русский плен, и там он стал ярым большевиком, выказал невероятную преданность делу и даже, внимание, вступил в компартию.

Проходя мимо Агаты, преподаватель вытащил печенье из ее пачки и тут же закинул себе в рот. Студентка удивленно глянула на преподавателя, потом со смущенной улыбкой переглянулась с соседкой.

Неспешно прожевав, преподаватель продолжил: