Инспекция. Число Ревекки

– Поначалу говорили, что их освободят после полугода работы здесь. Теперь и этого не требуется. С ними неплохо обращаются, они сыты, получают витамины и лекарства для профилактики венерических болезней, им позволяют гулять на определенной территории. За это им всего лишь нужно провести время с пятью-шестью мужчинами в сутки, по пятнадцать минут на каждого. Возможно, иногда доходит до восьми-девяти, но это редко случается. С учетом того что больше половины их клиентов ни на что и не способны, то это отличный вариант для этих женщин. В любом случае это мало чем отличается от того, как продают себя в соседнем бараке за кубик маргарина. Здесь их продажа лишь получила легальный статус и проходит на чистых простынях. Из минусов – бывшие товарки по бараку знают, чем они занимаются. Этих девушек специально выводят на прогулку, когда остальные возвращаются с работ. Да, все знают. Знают… и завидуют, – медленно протянул доктор. – Многие бы хотели оказаться на их месте, но либо не хватило смелости, либо миловидности, и остается лишь лицемерно шипеть о нравственности и чести и подыхать от непосильного труда. Бывают, конечно, такие, которые вдруг срываются и начинают бросаться на клиентов, но таких быстро выбраковываем. По моим наблюдениям, в среднем каждая способна выдержать до двух тысяч половых сношений, прежде чем окончательно теряет, так скажем, товарный вид.

Габриэль умолк и сам глянул в глазок, будто желал убедиться, что работавшая за этими дверями все еще сохраняла свой «товарный вид», как он выразился. Потом отстранился и вновь глянул на меня с любопытством.

– Кстати, вы знакомы с нормами, которые обязаны выполнять немки, работающие в полевых борделях, следующих за нашими частями? Для солдатских проституток норма – не менее шести сотен в месяц, – там у них одна на сотню солдат. Офицерская проститутка – одна на полсотни. Получается, солдатской проститутке нужно в среднем обслужить не менее двадцати наших солдат. Во флоте и авиации нормы легче. Фройляйн, которые обслуживают бравых соколов Геринга, принимают не больше шестидесяти человек в месяц, по два в день, – не такая уж и большая нагрузка, согласны? Но туда очень жесткий отбор. Под немецкого пилота имеет право лечь лишь истинная немка, рожденная и взращенная на территории старого рейха, светловолосая, безусловно голубоглазая, высокая, с пышными формами, здоровая, желательно с навыками музицирования и знанием хотя бы одного иностранного языка. В гестапо за этим строго следят. Под солдатню, конечно, могут ложиться и литовки, и латышки, и фольксдойче.

К моему стыду, тема была мне откровенно интересна, и слушал я с любопытством. И вместе с тем меня забавляло, сколь легко и непринужденно Габриэль мог рассуждать на подобные темы, в приличном обществе вызвавшие бы шквал порицания.

– Видите ли, – говорил он, – если не давать нашим солдатам выплескивать свои страсти официальным путем с проверенными женщинами, они в любом случае будут делать это с теми, кто подвернется под руку на оккупированных территориях. И кто знает, к чему приведут амурные связи со славянками? Глупо недооценивать воздействие женских чар на измученного мужчину.

– Выходит, относительно норм эти, – с легкой усмешкой я мотнул головой в сторону двери, – находятся между авиационными и пехотными проститутками?

Габриэль кивнул:

– Если не брать в расчет отсутствие жалования, то не самый плохой вариант.

За дверью послышался протяжный мужской вздох и тут же раздались голоса. Я разобрал тихое бормотание на польском.

– Как вы справляетесь с последствиями? Я имею в виду проблемы с размножением.

– Стерилизация, – просто ответил Габриэль. – Операбельная, безусловно, – тут же добавил он, – а не шарлатанство Клауберга.

Я понимающе кивнул.

– Однажды я ассистировал при подобной процедуре, – Габриэль замолчал, словно размышлял, стоит ли продолжать рассказ, но продолжил: – Я тогда заговорил с одной из отобранных заключенных. Честно скажу, она привлекла мое внимание своей красотой, ее не уродовали ни обритая голова, ни полосатая роба. Молодая, здоровая, крепкая, на мой взгляд, она имела все шансы когда-нибудь выбраться отсюда. Я тогда почему-то счел свои долгом предупредить ее, что после этой процедуры она никогда не сможет иметь детей.

– И что она вам ответила?

– Дословно помню, – проговорил Габриэль. – «Какие там дети? Я хлеба хочу…»

Мы помолчали.

– Это то, о чем я вам уже говорил. Лагерь – то редкое место, которое выхолащивает все инстинкты, кроме совершенно животных: самосохранения и выживания. Размножение и продолжение рода к первоочередным задачам организма не относятся, как ни странно. Когда-нибудь она об этом пожалеет, если выживет, это уж наверняка, но то будет время возвращения в состояние человека цивилизованного, с привычным набором функций, желаний и стремлений. Сегодня она низведена до состояния скотины, заботящейся только о пропитании, чтобы выжить. Вот и все.

Раздался пронзительный звук колокольчика, и за дверьми послышалась суетливая возня.

– Следующие, – сказал Габриэль и посмотрел на часы на своей руке.