Инспекция. Число Ревекки

Я кивнул, давая понять, что полностью согласен с ним.

– Впрочем, – поразмыслив, продолжил доктор Линдт, – людей сложно винить за это. Видите ли, гауптштурмфюрер фон Тилл, с самого начала нам вдалбливали, что наша победа зависит в первую очередь от уничтожения внутреннего врага, который спит и видит, как бы всадить нам тот пресловутый нож в спину. Итог – самоотверженное уничтожение евреев. Грамотная военная экономика – это также залог победы, никто не будет этого отрицать. И то и другое по отдельности – логичные составляющие нашего успеха. Но все вместе – лютая глупость. Поэтому никто и не пытается уложить это в голове в совокупности: это слишком сложно. И попросту предпочитают занять ту или иную сторону.

– Это и есть наша основная проблема, Габриэль. Мы не ищем баланса.

В очередной раз я с сожалением констатировал, что идеология затмевает разум настолько, что не дает достучаться до мозга банальному прагматизму.

– Сейчас наша идеология плохо соотносится с реальностью, и я искренне считаю, что пришло время ею поступиться хоть отчасти, если мы желаем спасти свои шкуры, – откровенно проговорил я и прямо глянул на доктора.

Судя по всему, его нисколько не удивило мое заявление. Будто он ждал, что рано или поздно я скажу нечто подобное.

– Проблема в том, что лагерные охранники не мыслят столь обширными категориями, – сказал он, снова посмотрев на шарфюрера, проводившего селекцию, – они видят перед собой заключенную единицу, а не то, что можно использовать себе на благо. Они видят врага рейха, а не крошечный винтик, который при определенном мастерстве можно встроить в наш механизм. И они выбрасывают этот винтик. Впрочем, этой глупостью грешат не только охранники, будем честны. Согласно распоряжениям, которые приходят нам из отдела Лоллинга, заключенные должны получать по норме триста пятьдесят граммов хлеба, пол-литра кофе или чая, литр картофельного супа с мясом. По факту же в нем иногда и картофеля не бывает, не говоря уже о мясе. До узников эти нормы не доходят. Все продовольствие теряется еще до лагеря.

– Расхищается, вы хотите сказать?

Габриэль кивнул.

– А после то, что удалось довезти до лагерных ворот, разворовывается еще и в лагере. Каждый считает своим долгом засунуть руку в этот котел: от коменданта до самого низшего капо. В итоге до заключенных доходят выхолощенные крохи, на которых они не способны не то что тянуть нашу военную машину, но самих себя на работы.

Я кивнул и недовольно проворчал:

– Вот поэтому промышленники и не горели желанием связываться с лагерями.

– А сейчас?

Я пожал плечами.

– Сейчас у них нет выбора, раньше у них была другая дармовщинка – иностранные рабочие, но этот источник приказал долго жить. Теперь им ничего не остается, кроме как пойти на контакт с Гиммлером. Управление регулярно получает заявки на рабсилу. Сейчас с нами сотрудничают около тридцати компаний. Конечно, окончательное решение остается за Полем, но, как правило, с нашей стороны отказов не бывает. Все проблемы начинаются, когда в дело вступает лагерь. Увидев, кого им прислали, руководство фабрики тут же забрасывает нас жалобами. Впрочем, как я выяснил у Хёсса, лагерь тоже получает свою порцию недовольства от промышленников. Но у него свой сложившийся взгляд на решение этой проблемы: нет заключенных – нет недовольных дельцов. Другие аспекты его не волнуют.

– Кажется, я догадываюсь об истинной цели вашей инспекции, – негромко проговорил доктор Линдт.

Я промолчал. Габриэль не стал настаивать на моем ответе. Вместо этого он заинтересованно спросил:

– Если не секрет, о каких суммах речь? Сколько мы получаем за них от промышленников?

Конечно же, я знал все цифры, в чем не спешил признаваться Хёссу во время нашей беседы, желая, чтобы он сам высказал мне все мысли по этому поводу. Скрывать же это от доктора Линдта я не видел смысла.

– Здесь четыре марки в день за квалифицированного специалиста и три за неквалифицированного. В Германии ставки выше: шесть за квалифицированного и, соответственно, четыре за бездарей. Женщин никто не делит, платят как за неквалифицированных, что уже хорошо. С восточного сектора наша казна имеет около четырех миллионов рейхсмарок в год, в прошлом году было всего два миллиона.

Габриэль расхохотался. Я с недовольным удивлением посмотрел на него, он пояснил:

– Строительство лишь одного Моновица обошлось в пять миллионов, а тут все хозяйство Гиммлера за год принесло четыре.

– Только восточное, – сухо проговорил я.