Инспекция. Число Ревекки

– Возможно, где-то закон таков, что и назовет. Но завтра закон может поменяться в сторону здравого смысла, как это происходило не раз. И тогда ваш мирный выход на улицы с попыткой заявить о своих правах уже не будет преступлением, но преступлением станет то, что вам не позволяют этого сделать. И тут восприятие ситуации меняется кардинально, не правда ли? Уже не вы бессовестно нарушаете закон, вы-то как раз действуете согласно ему.

– Но к этому времени почки ему все равно отобьют, – усмехнулся Виктор.

– Всенепременно, – согласно кивнул преподаватель. – И это будет его же ответственность перед собственным здоровьем, поскольку он знал, на что идет. Как знали и те мюнхенские студенты, и те корейские студенты. Но кто в таком случае совершает двойное преступление, идя и против правды, и против закона? Простите, как вас зовут?

– Арман, – проговорил студент с последнего ряда.

* * *

На следующий день, забрав папку с отчетами и выйдя из штаба, я тут же наткнулся на Габриэля. Он помахал мне.

– Куда вы вчера так спешно скрылись после концерта? После мы разложили несколько неплохих партий в казино.

– Хотелось прогуляться перед сном.

Габриэль понимающе кивнул.

– Прогулка на свежем воздухе перед сном – весьма полезная привычка. Когда не удается этого сделать, рекомендую хотя бы на пятнадцать минут открывать окно и проветривать помещение. И не бойтесь холода, от того сон будет лишь крепче.

– Приму к сведению, – заверил я.

– Сегодня у меня по плану селекция. Не на платформе, а в бараках. Не желаете понаблюдать? – предложил доктор.

Почему бы и нет? Я был свободен до возвращения коменданта, и для моего отчета такая информация была бы кстати. Мы двинулись в сторону жилых бараков мужского лагеря.

– Главное, избегайте слова «человек»: есть «номер». Это номера, идущие один за другим – не на ногах, а по порядку на бумаге, – вы понимаете, что я имею в виду? – Габриэль посмотрел на меня. – Номера в списках, которые вычеркиваешь карандашом, – вот что это для вас сегодня.

– Когда им сообщают о… об этой процедуре?

– Официально узники не должны знать об этом до последнего момента, пока их уже не начнут сортировать. Но, мне кажется, бараки гудят еще за день. Признаюсь, – нехотя добавил доктор, – такие селекции мне не по нутру. Лучше провести две селекции на платформе, чем одну в бараке.

Я вопросительно посмотрел на него. Доктор пояснил:

– Те, кто только прибыл, не знают, что их ожидает. Они полагают, что их привезли на работы. А барачные в курсе всего происходящего, они прекрасно осведомлены, куда их сейчас отведут. Вот тут-то и начинается светопреставление, особенно если женский барак. – Габриэль поморщился. – Воют, скулят, бьются в ногах, умоляют о пощаде. Самому тошно там работать, а надо, и я продолжаю им под юбки заглядывать.

Мне показалось, что я ослышался.

– Я не совсем вас понял, Габриэль. – Я даже замедлил шаг, скосив на него взгляд.

Он с усмешкой посмотрел на меня.

– Знаете, как определить ту, от которой толка на работах не будет? Думаете, больные руки? Ни черта подобного. Израненными руками она еще некоторое время послужит рейху. А вот больные, опухшие или кровоточащие ноги – это дохлый номер. Не подумайте, что я сейчас так отвратительно скаламбурил, я в переносном смысле. С виду кажется, вот одна помассивнее, покрепче, а заставишь ее юбку задрать – а там распухшие кровавые сваи буквально вбиты в колодки. А другая хилая, но под юбкой вполне себе ноги, даже не стерты. Кого из них в газ? Первую, безусловно. Именно поэтому я иногда заставляю их задирать юбки. Уверен, они меня считают извращенцем, но это глупо, любоваться там все равно не на что. Впалые ягодицы, изъеденные язвами, да обвисшие бедра. И это вдвойне обидно, учитывая, что мы регулярно отправляем в газ молодых, сильных и здоровых женщин, которые только прибыли в лагерь, по той лишь причине, что они матери.

– Но почему нельзя оставить их для работ… – я замялся, подбирая правильные слова, – а детей… в общем, без детей, конечно, оставить.

Габриэль внимательно посмотрел на меня.

– Вы когда-нибудь пробовали разделить молодую мать с маленьким ребенком?

Я не ответил. Габриэль начал задумчиво теребить нижнюю губу, глядя себе под ноги. В молчаливом раздумье он шел почти минуту. Я не мешал ему.