Инспекция. Число Ревекки

Щурясь, я с наслаждением уставился в небо, озаренное ранними, но уже по-настоящему весенними лучами. Кажется, это был первый день, когда тягучая серость уступила место чему-то яркому, пробирающему до нутра после унылой стылости польской зимы. Настроение было отличное. Я довольно быстро окончил все свои дела и отправился в кафе пешком, решив, что глупо терять возможность прогуляться по такой погоде. Навстречу мне показались лагерные охранники, свободные от службы и приехавшие в городок урвать свою долю веселья с местными девчонками. Они отсалютовали мне, я кивнул.

Едва я вошел в кафе, как увидел Хуббера. Он сидел у окна в одиночестве и рассматривал скользящих мимо людей. Перед ним стояла кружка с пивом. Я хотел сделать вид, что не заметил его, но, услышав звон колокольчика на дверях, он обернулся, и мы встретились взглядами. Я подошел и сел за его столик.

– Что посоветуете?

– Разнообразия уже нет, но в меню по-прежнему неплохой мясной пирог. Со свежими овощами теперь совсем туго, десерты самые простые, – монотонно отрапортовал Хуббер.

– Что ж, мясной пирог – неплохо, главное, чтобы к нему подали хороший кофе.

– За это не переживайте, гауптштурмфюрер, он тут достойный.

И Хуббер вновь уставился в окно.

– Не заметил вашей машины.

– Решил прогуляться, преступно не воспользоваться такой погодой.

Хуббер кивнул.

– Преступно… согласен.

Он бросил еще один взгляд в окно и проговорил:

– Ходят слухи, что нас ожидает жаркая пора. Оберштурмбаннфюрер Эйхман готовит в Венгрии небывалое представление.

Я пожал плечами.

– Пока это только слухи, соответствующих приказов еще не поступало, потому не стоит забивать себе голову.

– Безусловно, гауптштурмфюрер… соответствующие приказы, – кивнул он с некоторой ухмылкой.

Мне не понравилось его выражение лица, да и весь тон вызывал недоумение. Но я предпочел не обращать на это внимания, чтобы не портить себе настроение.

– Мы лишь выполняем… соответствующие приказы, – негромко и с некоторой расстановкой повторил он и еще раз криво усмехнулся. – Верность, дисциплина и долг.

Тон, которым были произнесены последние слова, не оставлял мне выбора. Я больше не мог сохранять невозмутимость.

– Вы забываетесь, Хуббер. Вы ведете себя так, как не подобает солдату СС. Да, верность, дисциплина и долг! Это добродетели, о которых вам следует помнить ежечасно. Также вам нужно следить за своим языком. Боюсь, развязавшись в неподобающей компании, ваш язык может отправить вас следом за ними.

Хуббер и не думал спорить, наоборот, снова согласно кивнул, но при этом продолжил:

– Нам нужно перестать это делать. – Он будто не слышал меня и до этого не кивал мне вовсе.

– Ты бы предпочел, чтобы это делали с тобой, чем делать самому? – стальным тоном произнес я, подавшись вперед настолько, что ощутил его дыхание, пропитанное пивными парами.

Судя по всему, это была уже не первая кружка.

– Вам кажется, ответ очевиден, гауптштурмфюрер, но убивать собственноручно так же страшно, как и быть убитым. Возможно, страшнее, – подумав, погодя добавил он, – ведь после еще и жить с этим. Да, порой мне кажется, лучше бы убили меня, чем бесконечно делать это самому.

Я пораженно смотрел на него, не понимая, что меня больше изумляло: его жалкий нрав или его безрассудная глупость, толкнувшая на подобные признания.

– Это несложно устроить, твои разговоры уже тянут на измену. – Я не стал скрывать презрения в голосе. – Хочешь к ним?

Я выразительно посмотрел Хубберу в глаза, но там была лишь усталая тоска, несколько утихомирившая мой гнев. Может, он просто переутомился, что немудрено при текущей нагрузке на лагерь.

– Разве это что-то изменит?

– Как минимум я больше никогда не услышу твое нытье и не увижу твое тоскливое лицо.

– А я уже с ними. И вы. Мы думаем, это наша свобода, а на самом деле мы все за колючей проволокой, да. Мы все стянуты этой колючей проволокой и за ней делаем то, чего не хотим делать. Они не хотят подчиняться и умирать, я – подчиняться и убивать.

– Свобода – это миф. Ее никогда не было. Да она и не нужна. Тебе пора повзрослеть и избавиться от своей чувствительности, Хуббер.

– Вы еще не поняли? Здесь не взрослеют, а сразу стареют, гауптштурмфюрер. Даже дети.

Я вздохнул и терпеливо проговорил:

– У нас есть цель, Хуббер, она верна и истинна. История не знает ни единого примера, когда бы попытка воплощения великой цели в жизнь не имела побочных эффектов. В конце концов, лагеря заняли огромное количество безработных, и речь не только о таких, как ты. Есть еще и химики, инженеры, архитекторы, механики, фармацевты, техники, строители – это тысячи рабочих мест. Ты будешь отрицать, что это благо?

Хуббер поднял новую кружку с пивом, словно собирался произнести торжественный тост. Плотная пенная шапка накренилась и потекла по стеклу.

– За великое лагерное благо! – проговорил он и вдруг расхохотался.

Только сейчас я понял, что он был уже пьян. Почему, черт бы их побрал, в последнее время все они так надираются?

Так ничего и не заказав, я молча встал и вышел.