Инспекция. Число Ревекки

Эсэсовец сидел на корточках и с чем-то возился. Я подошел ближе – у его ног прыгал котенок. Чистый пушистый комок покусывал руку охранника, когда тот ласкал его, и резво носился за блестящей конфетной оберткой на нитке. Я вспомнил, что уже видел его: тощий и грязный, несколько дней назад он испуганно жался к бараку, пока его не подобрали. Заметив меня, эсэсовец торопливо встал, отдал честь, подхватил котенка и пошел по своим делам.

За обедом я встретил Габриэля. Не удержавшись, я пожурил его за последний вечер, когда он прилично надрался, но доктор, как всегда, лишь отмахнулся, увлеченный очередной мыслью, которой ему опять не терпелось поделиться.

– Убийство – это аномалия со всех точек зрения. Душа должна быть повреждена, чтобы человек сумел отобрать жизнь у другого человека. Это болезнь, если угодно. А если больных мы уничтожаем, то самоуничтожение в нашем случае было бы самым честным и логичным поступком.

Вилка с куском шницеля замерла перед моим лицом. Я положил прибор на тарелку и внимательно посмотрел на Габриэля. Лицо его сияло.

– Как вам такое? А?! Сильно, не правда ли? – радуясь словно ребенок, проговорил он, совершенно позабыв о своем остывающем обеде. – Должен признаться, что эта потрясающая по своему логическому построению фраза принадлежит не мне. Сегодня утром мне это прямо в лицо сказала заключенная из больничного блока. Каково, а?! Удивительная девушка. Еврейка, увы. В ином мире она могла бы стать достойной подругой жизни любому. Не часто встретишь столь интересные мысли и, главное, смелость, хотя в ее положении это было скорее глупостью, – с поспешным сожалением добавил он, – будь вместо меня кто-нибудь другой, она бы уже догорала в печи.

– И это было бы самым правильным в подобной ситуации, надо было отправить эту зарвавшуюся дрянь с первой же партией, чтоб другим неповадно было, – проворчал я, снова взяв вилку. – Габриэль, вы порой несете откровенно опасную чушь.

Я все-таки закинул кусок мяса в рот и прожевал.

Но доктор обезоруживающе улыбнулся.

– Я мог бы допустить, что на подобное сподобится какой-то сумасшедший заключенный, но женщина! Видите ли, в женском лагере скученность и гигиенические условия гораздо хуже, чем в мужском, там падение до нулевого значения происходит гораздо быстрее, а потому безволие и пассивность у них возведены в невероятную степень. А тут, верите ли, еврейка, да еще прямо в лицо. Впрочем, думаю, она и без моего распоряжения долго не протянет.

– Серьезно больна? – без интереса спросил я.

Габриэль покачал головой.

– Идет на поправку. Тут другое. Как человек, знающий реалии лагерного мира, вы, должно быть, подметили, что заключенных в первую очередь ломает самый обычный произвол. Это как удары палкой по их оголенному сознанию. Те, кто смиряются, – слабые, покорные натуры, – имеют больше шансов выжить, нежели сильные и непокорные. Вялая нить гибка, ее можно смять, но она остается целой. Твердый стержень не прогибается, он ломается. В этой женщине был стержень. Он ее и погубит. Да-да, – Габриэль усиленно закивал, подтверждая, что именно так все и будет.

Я кивнул на его тарелку:

– Остывает, доктор Линдт.

Вечером снова пришла Алиса. Я не ожидал, что она вернется так скоро. Впрочем, грех было жаловаться на это. Я молча раздел ее, развернул и заставил упереться в стол, за которым еще пару минут назад работал над своим отчетом. Ее длинные светлые волосы соскользнули с округлых мягких плеч, задев своими ровными кончиками документы. Она была тепла и податлива, позволяла делать с собой все, что мне было угодно. Время от времени она оборачивалась, чтобы кинуть на меня взгляд, полный необъяснимого обожания и покорности, после чего я сильнее сжимал ее ягодицы, оставляя на коже красные следы. Я вспомнил, что днем видел ее в лагере: она наказывала какую-то заключенную. Возможно, сапоги, в которых она пришла ко мне, были еще в пятнах крови после того, как она избила ими провинившуюся. Что-то горячее и необъяснимое ударило мне в голову, застелив всякое осознание происходящего. Я крепко ухватил Алису за красивые волосы и заставил опустить голову еще ниже, фактически прижав щекой к столу. Она беспрекословно подчинилась. Я был уверен, что ей было неудобно в этой позе, возможно, даже больно. С остервенением я сделал еще несколько крепких движений и вышел.

Мы лежали в кровати и курили. Алиса о чем-то спросила, но я перебил ее, даже не дослушав:

– Почему ты выбрала эту работу?

Она удивленно посмотрела на меня, затем пожала плечами, сделала затяжку и протяжно выдохнула, уставившись в кольца дыма, медленно перекрещивающиеся друг с другом над нашими лицами.

– Ну уж точно не по идейным соображениям, если ты об этом, – наконец произнесла она. – Я родилась и выросла в крохотной деревне, которой ты и название даже не слышал. Какие там перспективы? Собственно, как и с учением. Я приехала в город, не имея никакой профессии. Выбор был невелик: либо в шлюхи, либо в надзирательницы, – она снова выпустила дым, – здесь хотя бы регулярная зарплата, бесплатное жилье и льготы.