Инспекция. Число Ревекки

– И власть?! – полувопросительно проговорил я.

– И власть, – скривив мягкие губы в жесткой усмешке, кивнула она. – Нас не заставляют ни маршировать, ни участвовать в тренировочных занятиях, да и все эти уставы задевают нас постольку-поскольку. Даже здесь я женщина в первую очередь.

И она снова игриво улыбнулась, всем телом подавшись ко мне. Я не сдвинулся с места, продолжал смотреть в потолок и курить.

– Сегодня я видел, как ты избивала заключенную. Что она сделала?

Алиса нахмурилась, словно пыталась что-то вспомнить, наконец пожала плечами и лаконично ответила:

– Ничего.

Мне кажется, я ожидал такого ответа.

– Почему ты делаешь это?

Алиса снова задумалась. Изогнувшись, она дотянулась до моего портсигара, достала еще одну сигарету, сама же прикурила и снова откинулась на измятую подушку, прикрыв грудь простыней.

– Вы не считаете нас равными в этом деле. Чтобы быть достойными этой службы в ваших глазах, нам нужно быть во много раз жестче вас, мужчин.

Я улыбнулся: мне показалось это забавным и чертовски глупым. Она полагала возвыситься посредством жестокости, не умея уяснить, что все они вызывали раздражение исключительно своей феноменальной неспособностью соблюдать порядок и субординацию. Нелепица. Я еще раз посмотрел на нее. Курица.

Алиса глядела на меня с обожанием.

Я уже собирался покинуть канцелярию, как меня окликнули и передали конверт. Письмо было от отца, но адрес стоял незнакомый. Судя по штемпелю, оно было отправлено из Вестфалии. Какого черта он там забыл? Я торопливо вскрыл конверт.

«У меня дурные новости, сынок. Наш дом разрушен. Твоему старику удалось спасти свою жалкую шкуру в бомбоубежище, но и только. Никаких фотокарточек, никаких вещей в память о твоей матери не осталось, все разнесло ветром. И это печалит меня более всего. Даже воспоминания обратились в прах, как и половина нашего города. Твоей школы больше нет – говорят, прямое попадание. Огонь перекинулся на библиотеку – выгорела дотла, оно и понятно, полна была лучшего топлива. Для того, кто сам жег книги, – это не трагедия. А что я? Я плакал. Я учитель. И плохой отец, раз мой сын сжигал книги. Прости меня за это, Вилли. Прости за отсутствие воли, которая нужна была, чтобы дать тебе возможность направить жизнь по другому пути. Я ничего не сделал, все тебе попустив. Ты сжигал книги. Это обратный процесс. Понимаешь? Это война против прогресса и разума, за одичание до бессловесного и бездумного стада, которое легко пользовать. Я размышлял об этом, когда бродил по пепелищу библиотеки, выискивая уцелевшие книги. Знаешь ли, что нашел? «Вильгельма Телля» Шиллера. Удивительно, его ведь запретили и на сценах ставить, и в школах изучать, а вот, поди ж ты, в библиотеке сохранился.