Inspiraveris. Верни меня

Отпускает моё лицо и в этот момент открываются двери, несколько мужчин вносят блюда со всевозможными изысками. Сыры, овощи, баранина, картошка, булочки. Так много, и аромат еды наполняет мой рот, пока глаза пожирают тарелки, аккуратно расставляемые мужчинами напротив меня. Передо мной ставят пустую тарелку и кладут серебряные приборы. Как и кувшин с бокалом ставят сбоку от меня. Все это происходит в молчании и очень быстро. Словно я нарушаю их спокойствие своим желанием поесть, и даже недовольство на этих мужских лицах не скрываемо. Они уходят, наконец-то, избавляя меня от их присутствия.

Уже не скрывая своего голода, я накладываю себе приличную порцию картофеля и запечённой баранины. Еда приятно растекается по телу, и сейчас мне плевать, смотрит ли на меня Вэлериу, как быстро я ем и что это совершенно невоспитанно. Я голодна настолько, что пихаю в рот и сыр, и булочку и не могу остановиться. Только через некоторое время мой желудок наполняется достаточно, чтобы отложить приборы и поднять голову. И вот в этот момент, смотря на шокированное лицо Вэлериу, краска стыда набегает на лицо.

– Прости, – шепчу я.

– Странно видеть, как люди с такой жадностью поедают пищу, которая для нас под запретом. Отвык. Это ты прими мои извинения, моя радость, за такой интерес, но слишком много пропустил, – медленно отвечает он, берет кувшин и наливая мне в бокал воды.

Ну что мне ответить, что мне жаль его? Ни черта не жаль… или жаль, не знаю. Уже не могу понять, кому я верю и как в этом разобраться. Делаю глоток воды и закрываю глаза, вздыхая. Это жест наслаждения родниковой водой, которую я не знаю, но отчего-то помню. Она другая, наполненная холодом и жизнью. Ею не напиться, и хочется ещё, но уже не прошу большего, а оставляю бокал.

– Ты очень похожа на Георга. Тот же цвет глаз и нос… до того, как он его сломал в бою. И волосы, они были у него такие же непослушные и буйные, как и характер. Своим темпераментом ты тоже в него. Тихая до определённого момента. Искусна в самом опасном поединке, – неожиданно произносит Вэлериу, постукивая медленно ногтями по столу.

– Я на маму похожа. И глаза её и волосы, только она их выпрямляет…

– Нет же, милая моя, нет. Констанца имеет зелёный оттенок, а у тебя синий. Это его глаза. Его глаза я ни с чем не перепутаю, – перебивает меня. Хмурюсь, поворачиваясь к парню.

– У мамы синие глаза, я в эти глаза восемнадцать лет смотрю! – возмущаюсь, а он изгибает губы в улыбке, слабо качая головой.

– Я тоже их видел, Аурелия. И я видел эту женщину в истинном облике. От меня не скрыть своей сущности, вижу больше, чем другие. Она меняет цвет с помощью современных… как их… накладок, – играет в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить что-то.

– Ты имеешь в виду линзы? – подсказываю я. Кивает.

– Но я не замечала линз. Ты, наверное, просто перепутал, – мотаю головой, но он поджимает губы, показывая мне, что это я глупая, а не он.

– Никоим образом. Я помню всех, буквально каждого встретившегося мне падшего в объятия тьмы или же человека. У меня идеальная память и не только она. Я совершенен во всех смыслах этого слова. Поэтому не спорь со мной, я ведь дольше и лучше знаю Констанцу. И Георг тоже видел её настоящую, – недовольно говорит он.

– Хорошо, – медленно произношу, – скажи мне, если мой отец, предположим, ты прав, и я тебе поверила, один из таких как ты. То как им это удаётся? То есть зачем? Почему? Я совершенно ничего не понимаю.

– Петру разбирается лучше в этом, но и я попробую. Эти ваши премудрости меня только раздражают. Абсурд. Но вернёмся к твоему вопросу. Человеческий мужчина имеет в себе ген, благодаря которому дети рождаются похожие по своей сущности на человека и выживают, как мать, так и дитя. Едят пищу, растут, стареют и тому подобные глупости. Но не все выживают, многие рождаются мёртвыми. А создавать изначально наш вид для твоей матери и ей подобным – невозможно. Только им ве́домые мысли о чистоте крови и вида побуждают их продолжать так стараться создавать подобных существ. Но в твоих жилах течёт наша кровь, кровь другая и изначально греховная. Она активна до определённого момента, – тщательно подбирая слова, отвечает он.

– И они их убивают после этого всего? – шепчу я.

– Да. Одного и второго. Человека, потому что он обратится в низшее существо, желающее только терзать жертв и поглощать не только кровь, но и все, что есть внутри тела. А моих братьев, потому что жаждут истребить нас, – спокойно произносит он, словно мы тут говорим о цветах, которые посажены на клумбах.

– Но почему бы вам… хм, ну тебе и Василике не обсудить все спокойно? Вы же любили друг друга…

– Любовь, – перебивает он, выплёвывая это слово. – Ни о какой любви речи не может идти. Я поддался искушению, пал в забытье и был изгнан из собственного тела. Я признаю свою ошибку за свою веру в это чувство. Но все это ложь, искусная сказка для прелюбодеяний. Никогда не будет мира между нами. Никогда и даже не смей думать о таком!