Инсталляция (СИ)

Чуя, как крыша отказывается ехать, лейтенант сосредоточился на дороге и узрел уносящуюся на всех парах полицейскую машину. Всё встрепенулось внутри, он радостно заколотил кулаком по клаксону. Машина ответила тем же, не сбавляя скорости. Кузнецкий притормозил, надеясь, что неожиданное подкрепление последует его примеру, но машина только поддала газу. Прежде чем она со свистом растаяла в воздухе, лейтенант разглядел номер над бампером. Это был его номер.

Кузнецкий свернул на обочину и вжал затылок в подголовник. Глаза обратились к зеркалу заднего вида, наблюдая, как по дороге, словно на перемотке, проносится очередной клон его авто. На сей раз лейтенант разглядел, что в салоне пусто. Никого!..

Крыша затрещала, но выдержала. Полицейский вздрогнул. Бездна зелёных глаз, которая на удивление долго разбиралась с лосём, была уже тут, волоча языки по асфальту. Он достал дубинку и, помедлив — пистолет; отщёлкнул предохранитель. Мелькнула страшная мысль приберечь последнюю пулю.

На дороге творилось безумие из мчащихся друг за другом пустых машин. Вклиниться в такой поток не представлялось возможным.

Какой-то пёс, из тех, что помельче, вскочил на капот, захлёбываясь густой слюной. Следом второй, чуть крупнее и с окровавленной пастью. В двери заскребли первые когти. Кто-то самый умный потянул ручку зубами. Кузнецкий едва успел заблокировать механизм брелоком на ключе. Собаки напрыгивали уже на стёкла, ворча и переругиваясь. Самые пытливые подлезли под низ, зашаркав хребтами по днищу.

Кузнецкий вздрагивал, озирался, не знал, что делать. Какая-то его часть ждала, когда машину возьмут штурмом, чтобы начать уже отбиваться. Бездействие перед лицом, нет, слюнявой пастью опасности разъедало. Может, переехать всех этих псин? Вдавить педаль в пол, если получится, уйти в занос, чтобы смять бочиной пару-тройку туш. Не въехать бы при этом в стену…

…То, что произошло потом, не сразу достигло его сознания. Откуда-то из-за угла, раскручивая над головой лопату для снега, выскочил несвежий мужик в ватнике. С диким улюлюканьем он врезался в свору, расшвыривая её широким стальным полотном. Один из вожаков бросился на обидчика, но мужик сбил его в воздухе, об асфальт, до хруста и отшвырнул обратно в застывшую от нерешительности бездну. Жалобный скулёж рассеял остатки её самообладания. Псы бросились врассыпную, и бегство их очертили лучи немигающего зелёного пламени.

Мужик подошёл к двери машины и задёргал ручку. Кузнецкий как в трансе разблокировал ему замки. Внезапный спаситель сел за пассажирское сидение, обдав салон зловонием немытых месяцев.

— Петрович, — представился он и притопнул не влезшей в салон лопатой. — Люблю наводить порядок в округе.

— Не рано, — выдавил Кузнецкий, — для уборки снега? Прогноз говорит…

Мужик поднял руку, призвав обождать, и протяжно, от души высморкался на обочину.

— Сам я себе прогноз. Понятна ситуевина, в которую влипли? Мы с тобой.

— Примерно, — покосился лейтенант на беспрерывный поток пустых машин в зеркале заднего вида.

— Правомерно. Бензин побереги. Мы здесь надолго. Заперты. Хорошо, что вместе — у тебя убежище, у меня орудие возмездия, а вокруг собачатины года на полтора… Знаю, как звучит! А как звучит то, что ща на дороге? Доверься кому знает больше, а?

Проследив за его взглядом, Кузнецкий понял, что неожиданного спасителя смутил пистолет в руке, и убрал оружие в кобуру. Выдохнул.

— Почему, когда я думаю, что хуже некуда, жизнь показывает — куда?

Петрович лишь мыкнул в ответ: сочувственно, но иронически.

Гриша

…бежал. Голые ступни летели, не чувствуя ни холода, ни почерствевшего асфальта. Мишина куртка, сорванная с крючка и натянутая уже в подъезде, увесисто хлестала по штанам. Отовсюду на него валились пустыни игровых площадок, огрызки детских садиков, переделанных под продуктовые магазины, металлоконструкции, на коих когда-то развешивали бельё… Самый обычный мужчина сторонился дворов, но они настигали за каждым вторым поворотом, обрушивая щурящийся омут из-под платков на лавочках. В ужасе он отшатывался назад, но это лишь оттягивало неизбежное, и колесо безумия делало новый оборот.

Он не заметил, как голову защекотало изнутри — слабо, будто показалось, затем всё настойчивей-когтистей. Мало-помалу чахлые улицы становились… знакомыми? Однако память выдавала не образы, а сухие, слишком абстрактные идеи. Гриша опёрся о фонарь на обочине, чье щёлкающее моргание едва проглядывалось в свете дня. Он был здесь! Он был в этих краях раньше.

Мир, расползшийся тысячекратно, казался непостижимым. Странный, обветшалый, где живут, никак себя не проявляя, одни старики. Почему-то никто моложе сорока здесь не приживался. Да и сорокалетние — сплошь алкоголики со столь потасканными лицами, что они не выделялись из остальной общины. Чего, общины?.. Слова были крючками, которые цеплялись за другие такие же крючки, разматывая мутную вуаль с памяти.