Институт благородных убийц

— Всю жизнь хочешь так проработать?

Единственное, пожалуй, в чем отец с матерью были солидарны, — это в отношении к моей работе. Обоим не нравилось, что я тружусь на стройке. Правда, недовольны они были по разным причинам: матери казалось, что я мог бы зарабатывать побольше, отца же беспокоило то, что я в какой-то момент перестал стремиться к чему бы то ни было. Нет, он не выражал своего негодования, но я знал, что стоит за ироничностью его вопросов.

— Пока нравится.

— Ну не так уж на самом деле все и плохо. Палец прищемишь на стройке — а в аптеке тебе пластырь.

— Очень смешно. Из аптеки я, кстати, уволился.

— За это хвалю.

Конфликт же мамы и Леры не заинтересовал его. Он не стал занимать сторону Леры, чего я, если честно, ожидал, и даже не заступился за нее.

Спросил только:

— А Лера все кашеварит, значит? Ну-ну.

В тюрьме папа удивительным образом преобразился. Я спросил — с чего бы столь грубая оценка Леры.

— У нас тут тоже одна такая ходит к мужу. Без ушей, — не к месту сказал он.

На мой вопрос, к чему это он, пояснил:

— Муж ей уши отрезал, за то и сел. Теперь вот навещает его.

Я спросил — какие параллели он видит между отрезанными ушами и ситуацией с Лерой, и он, отбросив флегматичность, пояснил:

— Да потому, что надо хоть немножечко себя уважать. Тогда и другие, может, начнут тебя уважать. А теперь ходит… безухая. Рассказывает всем — «зато теперь, когда он выйдет, он со мной в церкви повенчается. Он обещал».

— Что плохого?

— Может, и повенчается, да только потом все равно прирежет.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что — дура она. Ей бы только поскорее замуж. Думаешь, это она его засадила? Родственники постарались. Она что только не сделала, чтобы его отмазать. Теперь ждет его не дождется. Конечно, он с ней обвенчается. Заставят. Кому она еще нужна-то, без ушей.

— Может, он и правда изменился, раскаялся.

— Да только она не изменилась. Потому без толку все это. Не надо свою личность под мужика полностью переделывать.

Отец потер лицо. И добавил раздраженно:

— Передай ей, чтобы не тратилась на подарки, я ее все равно не погоню.

Это он уже про мать.

Вечером я достал планшет, набрал сегодняшнее число и постарался собрать воедино обрывки мыслей, что плавали в голове. Писалось поначалу вяло, слова не складывались, предложения получались пресными, обескровленными. Мне все казалось, что я недостаточно точно выражаю свои мысли. Но психотерапевт привил мне крайне ценную привычку — не бросать начатое, даже если кажется, что ничего путного не выходит. Регулярность записей — единственный залог успеха, они определяют качество языка и в конечном итоге — умение выражать свои мысли, так объяснил он мне, — а вовсе не мифическое «вдохновение», которое является штукой крайне капризной и потому нуждается в дрессировке. Понемногу я приноровился и, стараясь не циклиться на том, какое именно подобрать слово, стал писать довольно резво.

Лера спала, примостившись на самом краю кровати и оставив включенной лампу, наверное, хотела дождаться меня. Бедняга, она давно уже так поступает, — дает мне понять всеми способами, что хочет, чтобы я ее разбудил, но я вечно делаю вид, что не понял.

…Встречи с отцом оставляют смешанное ощущение. Душа освеженная, но одновременно растрепанная. Сегодняшнее свидание получилось будто бы веселым, но какое внутреннее напряжение стояло за каждой нашей фразой! После визита к папе всегда какое-то неуютное чувство. Он говорит именно о тех вещах, о которых мне особенно неприятно задумываться. В тюрьме он стал более прямолинейным, категоричным. Колючим. Раньше он таким не был.