Институт благородных убийц

Я по-прежнему в каком-то встревоженном состоянии от встречи. Покоробило то, что отец сказал о Лере. Он не оскорблял ее, но чувствовалась, очень хорошо чувствовалась насмешечка в его словах. Он даже хвалит ее так, что понятно — смеется. Для него она девочка с периферии, которая хочет устроить свое личное счастье, он не верит в ее исключительные душевные качества. Самое неприятное — он верно нащупал мои сомнения. Эти его шуточки про борщи да каши, которые мне варят. Твоя, мол, баба звезд с неба не хватает. И ничего не скажешь — он прав. За все время в Петербурге не прочитала ни одной книги. В Интернет залезает только за рецептами. Никаких попыток заняться чем-то новым. Пару раз предлагали ей приличную работу — даже не сходила на собеседования. Не хочет. Ей бы сидеть дома и готовить, и чтобы не трогали. Такое ощущение, что понемногу засасывает в болото. Все разговоры с ней только о том, что будем есть на ужин. Эта ее благоглупость убивает добрые чувства к ней, как цирроз понемногу точит печень. Это началось давно, просто теперь, когда я устаю как никогда, особенно заметно. Еще и папа подлил масла в огонь.

Даже то, что она вечно со мной соглашается и не идет на конфликт, — раздражает. Эта ее вечная покорность. Когда мы только стали встречаться, она мне казалась другой, целеустремленной, смелой. Как она самоотверженно выхаживала меня. Какая была решительная. Неужели вид кастрюль на нашей кухне так ее успокоил? Я был счастлив, когда она согласилась уехать со мной, а что теперь? Мать с отцом чуть ли не в лицо говорят мне, что меня окрутила какая-то лимита, а мне и возразить нечего. Оттого и злюсь. Принимался воспитывать, даже орал на нее — она в слезы. В итоге мне становится ее жалко, и я отступаюсь. И злюсь еще сильней. Одно знаю точно — нам нужно съезжать от мамы как можно скорее, иначе мы разругаемся окончательно.

Одна радость — бросил, наконец, аптеку. Облегчение, как будто снял тесные вонючие ботинки. Мама, правда, бесится, но ничего.

— Ты куда это? — спросил я мать, увидев, как она в прихожей, одетая в куртку, обматывает горло шарфом.

— На работу, — смотрит, не отрываясь, на свое отражение в зеркале, брови нахмурены.

— Сегодня же у тебя выходной.

— Поменялась сменами.

— Халтурку твою несешь отдавать? А мы разве не договаривались, что ты сегодня идешь со мной к Зинаиде?

— Не получилось, как видишь, — процедила она. — Сам иди. Ты у нас теперь безработный, вот и навещай ее.

Я прикрыл дверь в кухню, где отмывала сковороду Лера.

— Мало ли что я безработный, это никак не должно тебе помешать пойти со мной.

— Не повышай на меня голос. И так плохо. Катя мне навысказывала из-за тебя, до сих пор голова болит.

— Так не слушала бы ее.

— Что значит — не слушала бы? Человек столько для нас сделал.

— Что она сделала? Взяла меня на полставки? Мы ей теперь за это по гроб должны кланяться?

— Спасибо, сыночек. Отблагодарил за услугу. — Она взяла сумку в руки. — Лерочка вон пусть сходит. Не развалится.